Зимопись. Книга вторая. Как я был волком - стр. 36
Для Томы это не довод. Как все самоуверенные особы, которые практику предпочитают теории, она считала, что опыт нельзя передать, можно только приобрести.
– Вспомни молитву бойца из местной школы. – Шепча в ухо, она вновь приблизила лицо, плотно прижавшись щекой к щеке: – «Я буду заставлять себя заниматься день и ночь, ибо кто победит: кто умеет, или кто знает, как это делается?»
– Думаешь, уела? – зарылся я во внимающее ухо.
Тома не дала привести убийственный довод, оборвав на полуслове. Лицо лихим движением оттолкнуло мои губы и влезло в ухо своими:
– Вот ты хорошо знаешь библию, хотя не знаю, зачем…
– Для общего развития, – сразу пояснил я, чтоб не думала всякого.
Она снова оттеснила мое лицо:
– А я запомнила одно: во многой мудрости много печали. Спи, мой рыцарь печального образа.
Она отодвинулась, глаза закрылись.
Сон не шел. Зная, что позади девушки обретается нахальный соблизнутель и искусатель, тело ворочалось, голова постоянно вскидывалась с проверками. Томе это надоело. Язвительно сморщившись, она показала язык и отвернулась, ее ровная спина гордо выпрямилась.
Я долго лежал, дыша ровно и глубоко, думал думы. В голову лезло такое, что, лучше бы не думал. Через некоторое время рискнул. Голова осторожно приподнялась.
Томина рука бродила по покрывшемуся мурашками соседнему телу. Ее разрывала жажда познания. Я привстал. Ни он, безуспешно изображавший сон, ни словно завороженная, немигающе глядевшая в другую сторону она, не заметили. На моих глазах ладонь продвинулась дальше и игриво отдернулась, достигнув опасной черты. В ответ вопросительно приподнялась и перешла в контратаку рука Смотрика. Тома не возражала. Ее горевший сумасшествием организм мечтало о новых ощущениях и невероятных открытиях.
Может, я неправильно понимал Томины мотивы? Может, она – исследователь, через окружающее познающая себя. Через осязание другого – свою душу. Искреннюю в этот момент как никогда. Не готовую ни ко лжи, ни к подлости.
Или это обряд самоочищения – огнем страсти? Я же вижу, как радуется она невероятному ослепляющему свету, что зажегся внутри. Радуется… и стыдится одновременно.
Они не видят, что я не сплю. Собственно, им нет до меня дела. Они изучают друг друга – смакуя и подавляя нетерпение. Смотрик касается Томы. Осторожно, боязливо, но страстно. Она дотрагивается до него. Пальцы ощупывают персиковые щеки, не доросшие до бритвы, шероховатый лоб, нервно дышащий нос, веки с длинными ресницами.
Давно пора напомнить о своем существовании. Но кошмар в том, что я тоже живой и тоже имею определенные желания, мозгом не контролируемые. В моем возрасте не иметь их равносильно болезни. Из-за этого иногда случаются неловкие ситуации. Бывают такие сны, что утром не всегда удается незаметно убрать последствия. Тома как бы не замечает. Любопытно: все же не замечает, или как бы? Если б ее это нервировало или возмущало, давно сказала бы. Молчание – знак смирения. Либо незнания. Но не знать о моих потребностях, когда ее саму аж корежит и перекручивает…