Зима Ахашвероша - стр. 1

Появление книг Андрея Таврова всегда событие, причем событие не только литературное. В силу сложившихся обстоятельств это своего рода гуманитарная акция, безвозмездный дар, не рассчитывающий на признание и адекватную оценку хотя бы потому, что «слово звучит в отзывчивой среде», а среды этой в сегодняшней литературе не существует. Возможно, поэзия пошла по другому пути, и опыт глубины, обобщения и метафорического осмысления мира сейчас не востребован, но честнее констатировать, что не востребована сама поэзия, откатившаяся на обочину культуры, вполне сознательно предпочтя общественные ценности иерархическим.

«Ты царь – живи один». Установка привычная, пусть и звучит как приговор. Впрочем, Ахашверош Таврова – не персидский царь Артаксеркс (Ахашверош) из библейской «Книги Эсфири», а – Агасфер, Вечный Жид, неприкаянный странник, осужденный Христом на скитания вплоть до его второго пришествия. Мстительность Мессии из средневековой легенды кажется чрезмерной – ну, не увидел сапожник в осужденном Божьего сына, есть преступления и потяжелее, но так ли сурово само наказание, по существу предполагающее не что иное, как бессмертие? Имея в своем распоряжении почти вечность, бродяга пытается встретить и обрести Бога, скитаясь по изменяющейся планете и становясь невольным очевидцем всего происходящего. В поэзию Таврова также заложена идея экстремального путешествия и вдумчивого поиска высшей сущности, хотя печать мировой скорби здесь вряд ли доминирует над гимнами жизни. Как еще назвать метафоричную, густонаселенную, перетекающую из формы в форму материю его текстов? Симфонией? Концертом для фортепьяно с оркестром, где инструментом является твой собственный голос, а оркестром сама природа?

От бездумного восторга жизнь Ахашвероша далека, для него больше нет ни единой точки, с которой он бы не вошел во взаимодействие, мир окутал его своей вязкой образной сетью, и все предметы и явления этого мира стали равнозначны, перетекаемы из одного в другое. Он имеет право ответить на вопрос: «Как выглядит мир на самом деле? – Никак». Он должен был многого насмотреться за время своего кругосветного паломничества, оно должно было ему наскучить, а желание встречи с Богом стать непреодолимым. Удивительно, что игры все еще что-то для него значат. Главный опыт, который он вынес из своих странствий, сформулирован тем же Овидием: «зыбок любой образуемый облик», «тела занимает любые дух». Автор продолжает «Мир завершен. Но все ж не остановлен», «Ты хочешь простых вещей? Вот они, перетекают», «Собой мы упразднены и ничего не значим», «Ты вылепил все эти вещи как спасенье от Самого Себя»… Инстинктивный буддизм, свободная от царей голова, способная принимать и моментально трансформировать информацию, скрещивая леопарда с трамваем, огонь зажигалки с «соловьиной пятой», причем не забавы ради, а скорее машинально, – слишком многого пришлось в этой жизни насмотреться, оно слоями запечатлелось на сетчатке глаз и выдвигает образ за образом с непосредственностью ребенка.

Ремесленность создания тропов почти незаметна; напряженный труд редко дает прямое попадание, а оно, я уверен, существует. Я давно перестал понимать назначение метафоры в поэзии, вернее, метафоры как самоцели. Однако то, «что в доме как прялка стоит тишина» – именно прямое попадание, сообщение, не вызывающее сомнения. Это не творение интеллекта или языка, так работает орган, натренированный к созданию поэзии, чутье, наработанное опытом поколений. Может, меня смущает изобретательность, виртуозность, работа фантазии, а главное – легкость создания современных метаморфоз? Ищешь-то, в общем, прозрения, хочешь не на шутку удивиться: так вот ты какой, мир Господень.