Зигзаги судеб и времён (Из записок старого опера) - стр. 25
После слов старшего брата молодого Афоню ещё сильнее стало трясти от страха, и он с трудом ответил:
– Дюже всё нутро захолонуло[159]!
Иван, улыбаясь, приободрил его:
– Держись, не боись, ты же казак. Казачья смелость порушит любую крепость и нечисть!
И, как говорится, долго ли коротко ли, но вот небо постепенно стало бледнеть, с гор медленно опустился густой туман, отчего сырая прохлада неприятно обволакивала тело. Казаки одели бурки[160], которые были скатаны сзади сёдел. Афоня же свою бурку накинул на раненого обессиленного черкеса. Густой лес остался позади, и далее казаки двигались по каменистым распадам, поднимаясь всё выше и выше в гору.
Одновременно они услышали вдалеке слабый лай собак и протяжный крик муэдзина[161]. Братьям стало ясно, что они приближаются к горному аулу. Тропа плавно повернула за каменистый склон горы с огромными гладкими валунами, и сквозь клочья тумана казаки увидели мечеть с высоким минаретом[162], сакли[163], лежащие в лощине лесистых гор. Запахло кизячным дымом. Навстречу казакам скакал всадник.
Иван громко крикнул черкесу:
– Кажись, батька твой нас сустрел[164].
На резвом гнедом кабардинце-аргамаке[165] скакал князь Султанбек. Высокого роста, худощавый, рыжебородый. Одет в черкеску тёмно-красного цвета с серебряными газырями, подпоясан кожаным ремешком, обшитым золотом, под ней виднелся шерстяной бешмет с высоким стоячим воротником, ступни – в зелёных чувяках[166], а икры обтянуты такими же, как у Джамбулата, чёрными ноговицами, обшитыми золотой нитью. На голове у него была папаха из чёрного каракуля. На левом боку висел в серебряных ножнах широкий кинжал. Султанбек спешился, быстрым шагом подошёл к коню Афанасия, с помощью казаков взял на руки завёрнутого в бурку раненого сына и понёс его к аулу. Кабардинец-аргамак, склонив голову, пошёл вслед за хозяином.
У въезда в аул их встретила голосившая толпа женщин. Но увидев, что Джамбулат жив, они замолчали.
Султанбек пригласил казаков в кунакский домик[167], стоявший вплотную к сакле князя. А раненым джигитом занялся табиб[168]: старый Магамед – родственник Султанбека. Князь что-то коротко сказал своим двум слуга-нагайцам[169], стоявшим у входа в саклю. Казаки с любопытством разглядывали аул, разбросанные по ущелью сакли черкесов, построенные, в основном, из камня. К ним примыкали амбары на столбах, хлева и различные хозяйственные пристройки, за которыми тянулись огороды и сады. У входа сакли князя стояло несколько женщин, одинаково наряженных в шаровары, длинную рубашку из бязи с широкими рукавами, поверх которой надет шёлковый бешмет, на ногах – чувяки, обшитые галуном. На голове у каждой – круглая шапочка, повитая белой кисейной чалмой. Одной из стоявших была молоденькая, стройная девушка с чёрными смородиновыми глазами и пронзительным, весёлым взглядом. Увидев, что на неё с интересом смотрит Иван, она озорно засмеялась и спряталась за спину женщины – как позже оказалось, матери, поглядывая из-за спины на молодого казака. У Ивана сердце словно обдало жаром, оно стало биться сильнее. Он покраснел и быстро повернулся к коновязи, чтобы скрыть своё смущение.