Журнал «Юность» №05/2021 - стр. 27
Чувство времени ее подвело. Она ориентировалась на голод и сбилась. Мимо носа проплыл жирный угорь, но желания не вызвал. Стало быть, еще не обед. Но на глубине, где свет не показывался с лета, она впала в дрему, того не заметив, и сколько в ней пробыла, не знала. Ей чудилось, что тело не ее. Ноги заволакивала чешуя. Сильные руки безвольно волочились по песку. Еще немного, день или месяц, и она оборотится сомом. Отрастут усы. А однажды попадется на крючок и вернется на свет, и пускай, что чьим-то обедом. Пускай даже кошачьим.
Ласковое пение пришло на помощь. Слова были неразборчивыми. Мотив незнакомым. Ксенька встряхнулась, сбила с боков ил и осмотрелась. Вода стала чистой, как в ручье. «Далеко ли меня отнесло?» Песня спускалась сверху. Просвечивало голубое небо, безоблачное. Ксенька потерла глаза, стянула с них пленку. «Сколько же меня не было? – подумала она. – Так меня и нет», – вспомнила, как извел ее князь.
Весла шлепали по воде. Днепр пересекала деревянная лодка, из тех, что остались только на картинах в исторических музеях. Показалось бородатое лицо. Преломленное от ряби, но узнаваемое. Человек свесился через борт и водил рукой по воде. Греб кто-то другой.
– Будь я проклята! – засмеялась Ксенька. – Так я уже. – Она устремилась к Великому князю.
– Скажи, Иван Дмитриевич, когда конец дней наступит?
За спиной встал забором Князев холуй: «Куда же без него», – и замахал веслом. Она решилась. Надо было глушить. Такого здоровенного за собой не утащишь.
– Когда конец дней наступит? – Страшный свист пронесся по воде. Заглушил птичье пенье. Погнал волны. Накренил прибрежную иву. Еще раз! Еще один только раз и…
– Когда конец…
Рука Заборова была крепкой. Это она помнила из прошлой жизни. Запомнит и в этой. Весло сбило челюсть набок. Треснул висок. Левый глаз вывалился из впадины. Она сама оборвала болтающуюся щеку, которая разошлась от весла пуще прежнего. Лодка была еще на воде. Еще в ее власти. Она бы могла догнать, утянуть… но нет. Теперь этого мало! «Мальчик», – пробудился голод. Голод, неуемный голод, который не успокоят никакие сомы. «Мальчик», – заскрипело то, что когда-то было ртом.
Она шла по дну, против течения. Побитая, но сильная. Сильнее, чем когда-либо. Мертвая, но живее всякого. «Княжич… Вот и поквитаемся, Иван Дмитриевич». На ногах заблестели чешуйки. Пальцы стянули перепонки. Целое войско зубов забирало любую жизнь, плывущую на пути. Единственный глаз видел сквозь тьму. Он ее и рассеивал. Он горел.
Ледяной потолок обтягивал реку. Сковывал ход. Она пробиралась. «На Крещение!» – веселилась русалка. Она скребла ногтем по случайной раковине и нашептывала неведомый ей прежде позывной: «Русалочка белая, что беды наделала, в замок приползала, княжича украла». Над ней уже вовсю скользили коньки и санки. Дети, уловив зов, припадали ко льду, расчищали его от снега. Их манил шепот. Но она копила голод на одного-единственного. «Митя!» – Она дразнила себя, представляя то его нежные легкие, алые, как заря, то лицо Ивана Дмитриевича перед пустым гробиком. «На Крещение. Сам придет. Сам прорубит ко мне лед».