Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - стр. 57
Нынче у нас объявилось великое множество поклонников российского дворянства, которое, по их мнению, было носителем благородства и высокой культуры. Так вот, из 48 губернаторов николаевской эпохи, на которых сохранились служебные формуляры (о некоторых из них здесь и шла речь), все были потомственными дворянами, из коих князей было пятеро, графов – один и баронов – один. И воры – все.
Речь здесь шла в основном о губернаторах, вершине российской бюрократии, назначавшихся лично императором и ему подотчетных. Что же говорить о тех, кто стоял ниже их или на самом низу иерархической пирамиды?! За 19 лет, с 1841 по 1859 г. к ответственности за должностные преступления (какими они могли быть, кроме воровства и взяточничества?) палатами уголовного суда и «равными им местами» было привлечено 78 496 (!) чиновников только низших рангов – с 14-го по 8-й. Кстати, из них потомственных дворян было 17,3 % и детей личных дворян – 18 %. (70; 26–27). Разумеется, чиновников высших рангов к суду должно было привлекаться значительно меньше. И не потому, что там был гораздо выше процент дворян и они меньше воровали. Просто, во-первых, их и самих было меньше; во-вторых, по закону уголовным палатам по должностным преступлениям были подсудны только чиновники, служившие в общем составе и особенных подразделениях (соляном, лесном и т. п.) губернского управления, канцелярские служители, волостные головы и прочая мелочь; а в-третьих, согласитесь, неловко же судить даже и не министра или губернатора, а хотя бы директора столичного департамента – неполитично, непрестижно для власти.
В какие деньги, с учетом воровства и взяток, обходилась народу армия чиновников – учесть невозможно. Можно примерно представить лишь, чего стоила она государству. Высший орган государственной власти, Государственный совет, состоявший в конце XIX в. из 80 человек, обходился в 1 318 137 руб. в год! А был он, по существу, богадельней для престарелых бюрократов.
По единодушным отзывам современников, не слишком блистательным был и культурный облик чиновничества. Уездное общество вплоть до ХХ в. ограничивало свои внеслужебные интересы карточной игрой, пьянством, сплетнями и интригами, так что гоголевский Ляпкин-Тяпкин, «бравший» борзыми щенками, то есть увлеченный псовой охотой, может считаться все же человеком с разносторонними интересами. Картеж был настолько распространен, что иногда в присутствиях на несколько дней останавливались все дела: начальники отделений и столов сражались «на зеленом поле». Круг чтения даже губернских чиновников, если о таковом можно говорить, в основном ограничивался местными «Ведомостями» и «Северной пчелой», да и то… В Оренбургской губернии в 1842 г. подписчиков на губернскую газету не оказалось, в Тамбовской в том же году их было 12, а в Тверской в 1849 г. таковых нашлось шесть. Среди читателей публичных библиотек даже в конце XIX в. чиновники составляли не слишком большую долю. Хорошо знакомый с чиновничеством известный издатель А. С. Суворин писал так: «Русские люди высшего образования ничего не читают; поступив на службу и по прошествии некоторого времени русский человек выходит невеждой, ибо сам считает себя образованным, и другие считают его таким, а у него остались смутные понятия, ибо прежнее образование не обновлялось и не развивалось чтением; о научных предметах начнет говорить – чепуха, поклонение старым богам; если что прочтет, хвалит на удачу, восхищается без толку и без толку ругает, и все с видом знатока; особенно если успел на службе попасть в большие чины. Учителя не составляют из этого исключения. Некогда читать» (Цит. по: 150; 22). А ведь речь идет о второй половине XIX в. и о людях с высшим образованием, да и не о провинции, а о столице!