Жизнь на ладонях - стр. 16

– Ты что здесь делаешь, Абу, так далеко от дома? – спросил мужчина мальчика. С этими его словами, мальчик разрыдался, пытаясь тщетно сдержать слезы. – Ну, ну. Успокойся, сынок, все нормально! Да простит Аллах грехи твоему дедушке! Ты куда направляешься?

– Меня… меня не взяли в автобус, сказали, что детям не место на похоронах. А я все равно попаду туда! Это мой дедушка! Это мой дедушка! – громко воскликнул Абу. – Я все равно туда попаду, – затем тихо добавил. – Он вырастил меня. Он меня воспитал.

– Конечно попадешь. А как же? Сейчас вместе и поедем. А пешком ты и завтра там не окажешься. Ты знаешь, сколько километров от пригородного района до Малгобека? Решил сам измерить расстояние? Ахах! Пошли, садись в машину. Поедем на похороны твоего дедушки.

До места назначения они прибыли через два часа, но, к сожалению, дедушку уже унесли на кладбище. Абу был очень подавлен. Он так надеялся увидеть его еще раз, чтоб запомнить его последний образ навсегда. Он считал минуты всю дорогу, пока они не завернули на улицу, но было уже поздно. Что он мог сделать против обстоятельств тогда? Что, вообще может сделать ребенок в десять лет против воли взрослого? Ничего. Он был бессилен, и ему пришлось смириться с этим. Бабушку в этот день он увидел только вечером. Она суетилась среди толпы женщин, которые окружали ее со всех сторон, пытаясь как-то утешить. Это были самые большие похороны города за последнее время, где была утрата пятерых человек с одной семьи. Вместе с дедушкой Абу погиб его брат и три двоюродных брата. В этот злополучный день, собравшись вместе в одной машине, они направлялись на чьи-то похороны, но попали в аварию; и по почти мистическому совпадению, в этот же день, оказались на своих похоронах. В один день, в одном дворе, на земле лежали в ряд пять трупов, завернутых в саван, вокруг которых собралось множество стариков, алимов и других мужчин для совершения заупокойного ритуала, куда входит чтение шахады в тысячном количестве, и молитва джанназа. Этот день был тяжелым не только для семей погибших, но и для всего города; по крайней мере тех, кто хоть как-то знал эту семью. А знали их большинство горожан. Траур продолжался три дня, ночи которых оканчивались ритмичным чтением зикров. Наблюдая за взрослыми, Абу видел в их глазах некую непонятную для его детского сознания слепоту, или туманность, не понимания, что это были взгляды людей, испытывающих глубокую скорбь; скорбь, прячущуюся за первоначальным, эмоциональным шоком. Сам он больше не смог плакать, как пересек порог двора. Возможно, это от, недостаточного понимания происходящего, а возможно, от испытуемого такого же шока, только по-детски. С тех пор каждый раз, когда он возвращался в дом дедушки, первым делом, что он делал, это взбирался на чердак, и примерял его бушлат и папаху. Ему достаточно было просто накинуть на себя его одежду, немного посидеть в ней, чтоб почувствовать его запах; запах, который еще долгое время исходил из нее, который напоминал о дедушке, откидывая воспоминания в раннее детство. После гибели деда, Абу стал взрослеть быстрее. По крайней мере, так ему это казалось. Как и прежде, он не пропускал ни одни каникулы, не проводя их у бабушки. Теперь он считал прямым долгом больше времени проводить с бабушкой и дядей, и поддерживать их после потери отца. С дядей они сильно сблизились, и никаких преград не замечалось со стороны в их отношениях, если не говорить о соответствующей должной субординации, между дядей и племянником. И в этом вопросе дядя не видел сложностей, общаясь с племянникам на уровне своего поколения, в пределах разумного, разумеется. Теперь роль дедушки в этом занял именно он: он стал возить его с собой повсюду и учить всему, что умел сам. Жена дяди, Файя, очень лелеяла племянника, также водя его с собой в гости к своим родителям, не смотря на то, что он для ее семьи был всего лишь родственником со стороны сватов. Дома, она готовила для него различные блюда, а утром вставала чуть раньше, специально, чтоб приготовить для него любимый завтрак.