Жизнь и судьба - стр. 117
– Постой, постой, – сказал один из слушателей, – как же она перешла границу Персии, ты вчера говорил – ее легавые отравили?
Тунгусов помолчал, кротко посмотрел на критика, потом бойко проговорил:
– Положение Надин лишь казалось безнадежным. Усилия тибетского врача, влившего в ее полуоткрытые губы несколько капель драгоценного отвара, добытого из синих высокогорных трав, вернули ей жизнь. К утру она настолько оправилась, что могла передвигаться по комнате без посторонней помощи. Силы возвращались к ней.
Объяснение удовлетворило слушателей.
– Ясно… дуй дальше, – сказали они.
В углу, который назывался – колхозный сектор, хохотали, слушая старого глупостника, немецкого старосту Гасюченко, нараспев говорящего похабные частушки:
Дальше шли такие рифмы, что слушатели изнемогали от смеха. Страдающий от грыжи московский журналист и писатель, добрый, умный и робкий человек, медленно жевал белый сухарь – он накануне получил посылку от жены. Видимо, вкус и хруст сухаря напоминали ему прошлую жизнь – в глазах его стояли слезы.
Неумолимов спорил с танкистом, попавшим в лагерь за убийство из низменных побуждений. Танкист развлекал слушателей, глумился над кавалерией, а Неумолимов, бледный от ненависти, кричал ему:
– Мы своими клинками, знаешь, чего делали в двадцатом году!
– Знаю, кур ворованных кололи. Одна машина КВ всю вашу Первую конную завернуть может. Вы гражданскую войну с отечкой не сравнивайте.
Молодой вор Колька Угаров приставал к Абраше Рубину, уговаривал его сменять ботинки на рваные, с оторванными подметками тапочки.
Рубин, чуя беду, нервно зевал, оглядывался на соседей, ища поддержки.
– Смотри, жид, – говорил похожий на поворотливого, светлоглазого дикого кота Колька, – смотри, падло, ты мне последние нервы треплешь.
Потом Угаров сказал:
– Почему ты мне освобождения не подписал от работы?
– Ты ведь здоров, я не имею права.
– Не подпишешь?
– Коля, милый, клянусь тебе, я бы с радостью, но не могу.
– Не подпишешь?
– Ну, пойми. Неужели ты думаешь, если б я мог…
– Ладно. Все.
– Постой, постой, пойми меня.
– Я понял. Теперь ты поймешь.
Обрусевший швед Штеддинг, о нем говорили, что он действительно шпион, отрываясь на миг от картины, которую он рисовал на куске картона, выданного ему в культурно-воспитательной части, поглядел на Кольку, на Рубина, покачал головой и снова обратился к картине. Картина называлась «Тайга-матушка». Штеддинг не боялся уголовных – они почему-то не трогали его.
Когда Колька отошел, Штеддинг сказал Рубину:
– Безумно ведете себя, Абрам Ефимович.