Житие Блаженного Бориса - стр. 38

Обратно я его провожал. «Слушай, Борь, – начал Магнитштейн. – Хочу тебе что-то сказать».

«Валяй», – фамильярно разрешил я.

– У тебя, как у всякого полукапа есть, конечно, свои маленькие хитрости. Ну, признайся, есть?

– Допустим. А что, – не имею права?

– Имеешь, имеешь. Но тут нужна осторожность.

– Ты для этого завел разговор?

– А вот, не для этого!

– Так для чего же?

– Чтобы сообщить чрезвычайно важную вещь!

– Важную вещь!?

Я удивленно посмотрел на него. Он не показался мне слишком пьяным. Тут было что-то другое. Похоже, он был охвачен волнением. «С чего бы это?» – подумал я, но промолчал: это был способ заставить выговориться. Но и он продолжал молчать.

«В чем дело? Вы, кажется, что-то хотели сказать?» – перешел я на вы.

– Да, но я не уверен, можно ли? Пришло ли время?

– В смысле, можно ли мне доверять? Я правильно понял?

– В известном смысле.

– Вы говорили о хитростях полукапа.

– Да, про ваши маленькие хитрости. Там у вас что-то с ракообразными?

– А в чем дело?

– В том, что это можно назвать игрушками, мелким баловством, даже глупостями. Нет, я не против, если для вас это важно. Однако есть и другое.

– Никто мне об этом не говорил.

– Я понял, вам не рассказывали.

– Додумался сам.

– Оно и видно.

– Что вам видно?

– Это не важно.

Он прикусил язык и больше в этот раз ничего не добавил.

На другой день вновь все училище подняли по тревоге. Но и эта тревога была запланирована: всем было известно, что ожидается переезд в лагеря, но, видимо, считалось полезным придать ему тревожную суетливость учения. Собрались быстро, как и положено по тревоге, но долго не отправлялись, ждали какой-то приказ потом генерал снова поднялся к себе в кабинет: звонили из округа. На этот раз взяли преподавателей. Для переезда в лагеря они взяли с собой солидные, явно не «тревожные» чемоданчики. Им подали отдельный автобус. Наконец, появился генерал. Его лицо было красным, словно распаренным. Те, кто был рядом с ним, шли понурившись. Кое-кому из преподавателей и старших офицеров штаба училища показалось, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Но курсанты позевывал. Их, казалось, ничего не касается. Главное, что наша молодость продолжается.

Скомандовали «По местам!». Открыли ворота, и колонна покинула училище. Но далеко не уехала, остановилась, растянувшись вдоль прилегавшей улицы Короленко до самой площади. Такая остановка, при выезде в летние лагеря, была в порядке вещей: начальство должно было увидеть колонну в целом, посчитать количество транспортных единиц, оценить внешнее состояние, принять доклады готовности от командиров подразделений, дать указания о маршруте движения, и только затем, как говорится, с богом, трогаться. Но сегодня и эта пауза затянулась. Похоже, начальство осталось в училище возле штабного автобуса, и, предоставленный сам себе личный состав, немедленно ощутил в себе признаки до конца не искорененной милой сердцу разболтанности. Из-под брезентов потянуло дымком дешевых папирос. Курсанты перешучивались с вдруг неизвестно откуда взявшимися девицами. Некоторые парни, не ограничиваясь разговором на расстоянии, спрыгнули на мостовую и оказались в окружении девчат. Училище считалось здесь чем-то вроде фермы, где разводят более или менее чистых женишков. Уже через полчаса все обыватели города знали, что училище выезжает на летние лагеря. Наконец, вновь прозвучала команда «По машинам!» Те, кто успел спрыгнуть, запрыгнули обратно в кузова. Вдоль колонны, как бы, принимая парад, проехал генеральский газик, а за ним – штабной автобус, и колонна тронулась, пересекая город, его главную магистраль «Карлу Марлу», гремя по мосту, по колдобинам заречья, она растянулась на несколько километров. Потом дорога пошла ровнее. Она совпадала с привычной дорогой на артиллерийский полигон, расположенный на окраине лесного массива возле речки Самарки, где, наряду с училищем, уже многие годы размещались летние лагеря разных воинских частей. Постепенно курсанты стали подремывать. Я чувствовал радость, какую обычно испытываешь в преддверие приятных событий. Я предвкушал речную прохладу и чувство свободы, которую обычно давал лес, пусть даже обнесенный колючей проволокой.