Жестокое милосердие - стр. 18

– Партизаны?! На нас?! – удивился ходу его мыслей Звездослав.

– Мы ведь в германских мундирах, – напомнил Беркут.

– Зачем им второй раз испытывать судьбу? Убежали после первого боя в лесу – и слава богу!

– Дело не в том, в каких мундирах мы с тобой, Звездослав, – твердо отрубил Беркут, – а в том, что так воевать, как воюют эти партизаны, по принципу: «постреляли-убежали» – нельзя. Партизанская война тоже имеет свои законы.

– Странно, а я всю дорогу только о том и молил, чтобы партизаны не вернулись и не обстреляли нас. Только о спасении нашем и думал. О спасении – и ни о чем другом. Наверное, вы все же настоящий офицер. Анна как-то раз так и сказала: «Я видела офицеров, но Андрей – это офицер настоящий. Как римлянин – во главе своего легиона».

– Ну, если уж даже Анна так похвалила меня! – иронично ухмыльнулся Беркут. И в то же мгновение заметил, что передний мотоцикл исчез.

Выглянув из кабины, он увидел, что мотоциклист загнал свою машину за стволы двух сросшихся кленов, а сидевший в коляске за пулеметом обер-ефрейтор привстал и молча показывает рукой куда-то вперед.

– Засада? – вполголоса поинтересовался Беркут, буквально вываливаясь из машины.

– Пока неизвестно. Руины. То ли сожженный лесной хутор, то ли окраина деревни.

– Вообще-то, партизаны в таких местах засад обычно не устраивают, – произнес лейтенант. – Пепелище посреди большой поляны… Нужно быть идиотом, чтобы решаться останавливать колонну противника в такой местности. Поэтому спокойно двигайтесь дальше.

Болотистая равнина упрямо уводила к отрогам известковой гряды, а разбросанные по ее лугам синеватые озерца смотрели на мир, как незакрытые глаза убиенных, – умиротворенно, всепрощающе, мертвенно отражая холодное безразличие небес ко всему происходящему на земле.

Вглядываясь в них, Штубер уже в который раз ловил себя на мысли, что, в общем-то, он вполне мог остаться на одной из таких вот холодных болотистых равнин – в России ли, в Украине, в Польше или в Чехии…

В том, что он все еще взирает на этот мир не с заоблачной обители грешников, а с грешной земли, есть нечто противоестественное, в самой сути своей неправдоподобное. Если верить, что любимые богами умирают молодыми, то ему давно пора сидеть за пиршественным столом Валгаллы вместе со многими германскими воинами-предками.

– …Что вы на это скажете, Зебольд? – спросил он таким тоном, словно еще не успел вырваться из полусонного бреда.

– Должно быть, Курбатов, этот несчастный, чувствует себя очень счастливым.

– И его можно понять. – Задавая свой «глубокомысленный» вопрос, Штубер, конечно же, имел в виду не рейд Курбатова, а те возвышенные философские материи бытия, в которых только что позволял себе так безответственно витать. Но не мог же он требовать от, в общем-то, неплохого служаки фельдфебеля Зебольда, еще и умения читать мысли!.