Жертва сладости немецкой - стр. 8

– Боюсь, что поздно думный дворянин принялся учить сына русскому ладу, – твёрдо ответствовал Никифоров. – Батоги ума Войке не прибавили, но озлили и ожесточили. Возможно, с той поры и он стал лелеять свой поганый умысел – уйти в Польшу с большим вредом для нас.

– Вот что, Юшка, – Алексей Михайлович приблизил к себе подьячего, прошептал ему в ухо. – Войка унёс от нас не только деньги и мои розмыслы о польских делах, но и посольские тайнописные таблицы, оттого вся переписка с послами может быть ведома полякам. Таблицы мы заменим, но ты всегда имей их в уме, чтобы не упустить, если где-то появятся их следы.

– Мне возвращаться в Ливонию, к послам? – спросил Никифоров, правильно истолковав слова царя.

– Можешь до Пасхи побыть в Москве, – разрешил Алексей Михайлович. – К тому времени будут готовы послам новые поручения. Подойди.

Никифоров приблизился к великому государю, и тот положил в просторную ладонь подьячего несколько золотых монет.

– Что бояре? – спросил Алексей Михайлович у комнатного стольника.

– Все здесь, кто в сенях, кто в Думной палате.

– Скажи им, чтоб не разбредались, – сказал Алексей Михайлович. – Я скоро буду.

Он взял со стольца тетрадь с черновиком речи, которую намеревался произнести перед Ближней думой, и, подойдя к окну, стал её вычитывать. Пробежав взглядом несколько строк, он недовольно поморщился и бросил тетрадь на столец. В окно светило молодое весеннее солнце, Алексей Михайлович подумал, что пришла пора промять свою соколиную охоту, от этой мысли сердце бывалого птичьего добытчика возожглось не единожды изведанным восторгом, какой он всегда испытывал, при виде сокола, бьющего лебедя влёт.

Думный дворянин, Лифляндский воевода и уже несколько лет как великий посол русского царя на переговорах о мире со Швецией Афанасий Лаврентиевич Ордин – Нащекин любому даже самому покойному коню предпочитал карету, чем иногда вызывал затаенные насмешки людей, глядевших на этот способ передвижения как неличащий воеводе пограничья, но он не смущался, а даже наоборот находил в карете много достоинств и всего лишь один недостаток: она иногда ломалась, на ухабах и яминах русского бездорожья не выдерживали ни оси, ни колеса. Зато в карете можно было и спать, и дремать, и думать, верхом на коне этого делать было нельзя, ну, разве что подремать и то с большим риском сверзиться на землю, а какие могут быть у всадника думы, когда его то и дело подбрасывает, подталкивает, трясёт и качает? Потому-то, наверно, среди кавалеристов много людей вспыльчивых и горячих, и мало рассудительных и спокойных.