Женщина с большой буквы "Ж" - стр. 3

Мы сидели, прислонившись друг к другу, и Кевин рассказывал, как шевалье де ла Круа-Марон изобрёл коньяк:

– Он был законченным алкоголиком. Один раз надрался до того, что ему привиделся Сатана. Дьявол захотел выпарить из него душу и кинул шевалье в чан с кипятком. Варил да приговаривал: «Так просто твою душеньку не вынешь! Тебя нужно два раза сварить!» Очухавшись, благородный месьё решил вынуть душу из вина. Перегнал его по дьявольскому рецепту два раза. Попробовал – вкусно. С тех пор коньяк так и делают.

После того случая в лифте мы с Кевином регулярно устраиваем интимные дегустации. Его жена, Сьюзан, ревнует до истерик и называет меня неудовлетворённой стервой. А я хихикаю: у меня секса не было лишь пятнадцать месяцев, а у неё – шесть лет (насколько Кевин знает). Впрочем, тут дело не в сексе: Сьюзан обидно, что её муж дружит со мной, а не с ней.

Совсем отказать мне от дома она не может: врага следует держать под присмотром. У них вообще всё происходит под знаком «не могу»: не могу любить, не могу понять, не могу развестись, не могу видеть.

Сьюзан на всех фотографиях выглядит так, будто её только что представили к награде. У неё тот тип лица, который всегда найдёт спрос в рекламном бизнесе. В её жизни не может быть развода: родственники, друзья и журналисты знают, что ей нелегко с мужем, но она его не осуждает. Быть супругой творческого человека – это тяжкий крест, и Сьюзан готова нести его до конца.

Каждый день Кевин уходит в семь утра и возвращается в двенадцать ночи. Каждый день Сьюзан ждёт его с поджатыми губами. Он удирает в ванную, пьёт там коньяк и смотрит кино по старому детскому DVD-плееру.

– Не живи так, – говорю я Кевину.

– Не могу.

Он трёхмерен. Его первая ипостась – режиссёр блокбастеров, вторая – интеллектуал, знающий цену людям и вещам, третья – человек, всем желающий добра. Кевин постоянно блуждает в этих трёх соснах и никак не может из них выбраться. Что-то одно всегда противоречит другому.

Вчера Сьюзан позвонила и пригласила меня в гости – для того чтобы Кевин остался дома.

А я что? Я пошла. И своего мопса Ронского-Понского взяла – чтоб он ей на ковёр напи́сал.

Ронский вместо этого нюхался с их лабрадорихой. Чего нюхаться, спрашивается, если оба кастрированные?

Впрочем, мы с Кевином тоже нюхаемся безо всякой надежды на счастье.

Так, пора писать мемуары. Рассказываю про детство.

Мне четыре года. Я большая: с этой зимы мне повязывают шарф узлом наперёд и разрешают одной ходить по квартире.

Плутать в её сумеречных коридорах очень интересно: на стене висит полуразобранный велосипед дяди Серёжи, и я восторженно кручу огромное колесо со спущенной шиной. Мне представляется, что это колесо обозрения. Если с помощью клея приделать к нему оловянных солдатиков, то… Да знаю, знаю! Папа поссорится из-за меня с дядей Серёжей, и тот не позовёт его смотреть телепередачу «Кабачок „13 стульев“». А когда папа остаётся без «Стульев», я остаюсь без компота.