Женщина из шелкового мира - стр. 38
– Как же не относиться, Алька? – жалобно сказала Мадина. – Конечно, я волнуюсь.
То, что Альгердас так легко воспринимает их первый визит к его маме, могло бы вообще-то Мадину и обидеть. Но во всем его поведении и в этом вот отношении к предстоящему событию было столько естественности, что обижаться казалось невозможным. Такая уж у него была природа, неуловимая и этой своей неуловимостью привлекательная. Какая-то в этой природе чувствовалась загадка, которую Мадина не могла не то что разгадать, но даже обозначить ясными словами.
Но сейчас ей было не до загадок мужской природы. Она стояла перед зеркалом в прихожей и уже в третий раз перевязывала шелковый платочек у себя на шее; все ей казалось, что он завязан не так, как следует.
Альгердас снял с нее платочек.
– Брось, – сказал он. – Брось, Динка, глупости. Ну зачем он тебе сдался?
– Мне кажется, – тем же жалобным голосом сказала она, – что я выгляжу вульгарно. Только не пойму, то ли в платочке, то ли, наоборот, без него.
– Прекрасно ты выглядишь. – Он коснулся щекой ее волос, подышал ей в макушку. – Ну сама посмотри. Глаза у тебя вон какие.
– Какие? – заинтересовалась Мадина.
Он никогда не говорил ей ничего такого, что можно было бы считать комплиментами. И теперь его слова и его голос, чуть дрогнувший, прозвучали так, что она даже о волнении своем на мгновение позабыла.
– Загадочные, как… Как не знаю что! Может, потому что поставлены широко. Это, между прочим, считается признаком художественной одаренности, знаешь?
– Не знаю, – улыбнулась Мадина. – А глаза у меня просто папины. То есть в его предков. Из диких степей Забайкалья.
– Возможно, – кивнул Альгердас. – Зато все остальные твои черты входят с глазами в контраст.
– Почему? – удивилась Мадина.
Как ей нравилось это слушать! Сердце счастливо трепетало от того, что он, оказывается, замечает такие тонкости ее внешности.
– Потому что они нежные. – Альгердас коснулся ладонью ее волос, и вот в этом-то его прикосновении нежности было так много, что она не нуждалась в словах. – Волосы легкие, лицо как световой линией обрисовано… И улыбка у тебя такая, что мне то ли в небо хочется взлететь, то ли стать младенцем в колыбельке.
Услышав про колыбельку, она рассмеялась.
– Милый ты мой, милый, – сказала Мадина, обнимая его. – Кем угодно становись. Вряд ли ты от этого изменишься. Только далеко не улетай, – попросила она.
– Пойдем, – сказал Альгердас. – Все хорошо.
Квартира, в которой он жил на Ленинском, была бабушкина – Альгердас поселился там после ее смерти. А мама жила на Таганке, прямо за знаменитым театром; там он и вырос.