Жених по объявлению - стр. 4

– Покажите, что у вас? – Голос чужой, сухой, безразличный.

– Сын, – отвечает мама. Отвечает не своим, а каким-то испуганным голосом.

– Сколько ему?

– В сентябре ему… родился…

– Число?

– Какое число? – не понимает вопроса мама.

– Какого числа родился? – Нервный, недовольный голос.

– А-а, это… На Сдвиженье. Утром. И снег когда…

– Я что, должна знать, когда было ваше Сдвиженье со снегом?

– Двадцать седьмого, – вступает отец, но голосом, мне сдается, чужим. Приторным. Угодливым.

– Имя?

– Кого? – опять не понимает мама.

– Вашего сына. – Опять тяжелый вздох регистраторши: «Ох, уж эта деревня!»

– Ванька, – отвечает отец. Поправляется: – Иван.

– Нет! – возражает мама, к моей радости, и не потому, что я не хочу быть Ванькой, а потому, что мама возразила. Да еще как возразила!

– Какое?

– Не Ванька! – от волнения мама заикается. – Это… как его… Как Чкалов… Летчик.

– Валерий, что ли? – в голосе неприкрытое удивление.

– Да, он. Валерий!

– Вы согласны? – это к отцу.

– А мне что… Пускай этот самый… Ну, как вы сказали…

В свидетельстве о рождении, которое сжевал следующей зимой теленок, я значился как Орлов Валерий Иванович. К моему имени, непривычному для деревни в далекой Сибири, отнеслись каждый по-своему. Кто-то доброжелательно: пора-де и новыми именами обзаводиться. Другие, кривя рот брезгливо, передразнивали: «Валера-халера. Валерка – тарелка! Тьфу!»

Пока я учился ходить и говорить, мне было все равно, как меня называют мои братья и сестренка. Отец никак не называл, мама – нежно: Лера, братишки – кто как, сестренка – как мама, нежно, любя, как куклу, пока она новая. Потом, когда я вышел на простор, на улицу, увидел там множество детей и заковылял к ним с улыбкой радости на лице, то услышал, повторяемое эхом: «Рыжий, Рыжик!» А кто-то бойко пропел: «Рыжий-Пыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!»

Бабушка Арина не любила меня. Ни разу не погладила по головке, слова ласкового не сказала. Смотрела на меня как-то сбоку, косо, как прицеливаясь. Если мы прибегали всем гуртом к ней, то угощала она всех с любовью, только не меня. Она совала пирожок кому-нибудь из братишек и говорила, кивнув на меня: «Дай и ему тоже».

Мама переживала, но ничего поделать не могла.

– Не заставляй меня. Не люб он мне. Весь в этого непутевого, где тольки ты его выискала!

– Дите-то при чем? В чем оно виноватое? – не скрывая слез, упрекала мама бабушку.

Но та стояла на своем, постоянно находя во мне какие-то недостатки, которых не избежал ее нелюбимый зять, мой отец.

– Такей же будет, – махала она рукой. – Яблоко от яблони… Рыжий, и глаза как у порося.