Жених по объявлению - стр. 6
Был холодный осенний день, дул северный, от Байкала, ветер, но мне было не до холода. Я был занят настоящим нужным делом.
Ночью мне стало плохо. Шумело в голове, глаза не хотели открываться, и какая-то тяжесть во всем теле. Ко мне мягко подошла мама, положила ладонь на мой лоб.
– Иван, он весь горит! – сказала она. В голосе мне непонятная тревога.
– Что там еще? – недовольно отозвался отец.
– Он весь как кипяток! – повторила мама и опять приложила руку к моему лбу.
– Ну так что теперь? – не знал, что делать, отец.
– Заболел он!
– Беги к Насте! Скажи ей.
Слышу глухой топот шагов во дворе, потом в сенях, потом в избе.
На лоб легла ладонь. Холодная.
– Температура, – тихо, как задумавшись о чем-то, сказала тетя Настя. Добавила: – Высокая.
– Что делать? – Не вижу, но знаю, как испугана мама.
– Сейчас я! – говорит тетя и быстро убегает. Также быстро возвращается.
Меня стали протирать чем-то влажным, прохладным и вонючим. Сунули в рот ложку с горькой водой. Я проглотил, мне даже не хотелось выплюнуть эту мерзость.
Когда я проснулся, в оконце светилось яркое солнышко. Около меня, нахохлившись, как большие черные птицы на суку, сидели мама и тетя Настя.
Первой вскочила мама.
– Сынок, – схватила она меня за руку, – что у тебя болит?
– Не знаю, – ответил я, расклеив запекшиеся губы.
– Головка болит?
– Тяжелая она, – ответил я, прислушиваясь ко всему телу, выискивая больное место.
– Животик не болит?
– Н-не. Не болит.
– Горлышко? – перечисляла мама все, что могло болеть во мне.
– Тоже не болит.
– А что болит?
– Ничего не болит. Машинка моя где?
– Господи! – воскликнула мама уже веселым голосом. – Мы тут глаз всю ночь не сомкнули, а ему машинка! Да целая она, никуда не делась!
– Дай мне ее, – попросил я. А взяв в руки свое сокровище, мне тут же захотелось грузить, отвозить по ухабистой дороге груз, сваливать его вдоль дороги и опять спешить в «карьер».
Воспаление легких перенес нетяжело, но долго пришлось потом ходить закутанным. На улицу не пускали. А так хотелось показать свой грузовик всем, чтобы знали, какая у меня красивая и важная машина.
Подравшись несколько раз, мне удалось добиться от окружения если не уважения, то боязни быть битым за оскорбление. Мне перестали говорить, ядовито прищурясь, при игре в чижика: «Ну, ты! Рыжий! Твоя очередь!» От этого я не стал другим, голова моя, обрастая волосами, светилась золотом даже больше, чем раньше, но рыжим меня уже не дразнили.
В школу я пошел совсем не потому, что мне туда хотелось, а потому, что так родителям приспичило.
– Раньше закончит, год будет в запасе, – говорил, не скрывая правоты своего решения, отец. – Не поступит в институт в первый год, до армии останется еще одна попытка. Да и что дураку шлындать попусту по улицам целый год?! Я уже в его возрасте в колхозе наравне с мужиками вкалывал.