Жених для ящерицы - стр. 9
Так вот, одиннадцать лет я встаю в четыре тридцать утра, трясусь с коллективом в стареньком ПАЗе по девственным, не тронутым асфальтоукладочным катком зареченским дорогам, чтобы отобрать пробы молока.
Открываю лабораторию, надеваю белый халат, включаю приборы (термостат, вытяжной шкаф, центрифугу) и жду, когда в коровнике молоко наполнит емкости. Иду в резиновых сапогах (иногда за меня это делает водитель Василий Митрофанович, веселый, сухонький дедок), снимаю крышку с бака, опускаю черпак на длинной ручке, зачерпываю молоко – первая проба отобрана. Емкостей несколько, и я повторяю процедуру.
Возвращаюсь в лабораторию, через два часа выдаю результат, сравниваю с нормой и пишу справку (или акт). После чего со спокойной совестью еду домой до вечерней дойки – до семнадцати ноль-ноль.
В моей лаборатории царят уют, свет, тепло и стерильная, хирургическая чистота. На полках сверкают мерные стаканы, колбы, пипетки, чашки Петри и бюретки. Блестят хромированными поверхностями приборы. Все подчинено царице наук Химии, мне и расписанию доек. Так летит мое время, тикают биологические часы.
К этому обстоятельству все годы я относилась философски, без паники. Я и сейчас бы не паниковала, если бы жива была мама.
Мама никогда ни на что не жаловалась и угасла в несколько месяцев, я даже ничего не успела понять. А когда пришла в себя, оказалось, что я одна на всем белом свете, не считая бесполезных Петуховых. Вот тогда я и захотела маленького – сына или дочку.
…Человек я спокойный, уравновешенный, психика у меня стабильная, я не подвержена сильным эмоциям, как, например, Дашка. Дашка все время впадает в крайности, и когда оскорбляет, и когда извиняется. Подруга может орать как полоумная, потом разобраться, что была не права, и начать так же громко каяться и винить во всем себя.
Все потому, что в Дашке нет рационального начала, ни зернышка. Глупая Дашка никогда не могла понять главного, берегла семью, как цепной пес, – голосом, а не любовью.
– Что, кобель, явился? – сверлила она взглядом супруга, высматривала помаду на воротнике или длинный волос на пиджаке (Дашка всегда коротко стриглась), принюхивалась и строила предположения. – Где шлялся?
– Даш, я же был на встрече (конференции, сессии), – бубнил Егор.
– Хотел заночевать у нее? – исходила ядом Дашка.
Не знаю, что она хотела от мужа-начальника – чтобы дома сидел?
Зато во мне рациональных зерен было… Это не то, что вы подумали: чужую беду рукой разведу, а к своей ума не приложу. Ничего подобного.
Просто я считала, что все, чем мы недовольны, – пустяк, небольшое затруднение. Все, кроме смерти, можно исправить. Я всегда это чувствовала, а после мамы осознала как духовную истину.