Жена фабриканта - стр. 30
Его уже ждали. Две запряженные лошади, удерживаемые с одной стороны крепкой рукой конюха, а с другой – рукой управляющего, медлительно переминались с ноги на ногу, всхрапывали и косились на людей. Управляющий Михаил Яковлевич Бармасов и конюх стояли между лошадьми и о чем-то громко спорили.
Завидев хозяина, управляющий умолк и стащил с головы картуз с лакированным козырьком, потом придержал полы распахнувшегося овчинного тулупа и почтительно поклонился. Столь же почтительно поздоровался и конюх Еремей.
Управляющий Михаил Яковлевич был высокого роста, плечистый, как и хозяин, и на лице носил аккуратно стриженую бородку. Синие выцветшие глаза его, с хитрым прищуром, заблестели на хозяина из-за широких и светлых бровей:
– С добрым утречком вас, Иван Кузьмич! Погода сегодня, какая хорошая: к урожаю. Эх! – с умильной улыбкой проговорил управляющий, перекрестился и крякнул, кивнув на синеющие небеса. Бармасов помял картуз в руках, сделал деловитое лицо и со значительным видом, хлопнув картузом об колено, спросил:
– Куда прикажете трогаться, Иван Кузьмич?
– Сначала – на Любавиху, а дальше посмотрим.
Ухтомцев бросил взгляд на конюха, крепкого бородатого мужика, который натягивал подпругу, и поторопил:
– Не медли, Еремей, – затем посмотрел на небо, пытаясь определить погоду на день.
Конюх поспешил подвести, держа под уздцы, запряженную и сытую лошадь, которая глядела на хозяина выпуклыми блестящими глазами и громко фыркала.
Ухтомцев, в ответ по-отечески похлопал ее по теплому шелковистому боку и вставил ногу в стремя. Вскочив в седло, и решительно натянув поводья, он тотчас почувствовал знакомую волнующую дрожь, которая возникала в его душе всякий раз, в ожидании вольной, а главное, быстрой езды по широкому полю.
Бог, ты мой! До чего же было славно опять очутиться в седле! Ощутить в ушах свистящий свежий ветер, когда в распахнутую грудь, что было силы, бьётся, норовя выбить из седла, и трепещет звенящий весенний воздух, еще таящий в себе отголоски ушедшей холодной зимы.
В Ивановой груди то больно вырастала, то сладко замирала душа. Ему хотелось, как могучему великану-мальчишке привстать в седле и закричать вдаль в синие просторы, что было силы: «Эге – гей!». Чтобы громкое раскатистое эхо откатилось вдаль по безбрежному полю и отозвалось в лесу.
До чего любил Иван Ухтомцев быструю и лихую езду в широком поле, наперегонки с вольным ветром. Когда густые высокие травы, достающие ему до пояса, будто безбрежное море волнуются под копытами его резвой лошади, мчащейся к горизонту. Но еще более, всем сердцем, любил он зимнюю охоту на лисицу. Держал специально для этого, лучших охотничьих собак и начищенные ружья. Как упоительно, как хорошо, когда ловко и уверенно, по-хозяйски, сидишь в седле, и охотничьи собаки стремятся вперед, обгоняя лошадь, превращаясь в слух и трепет, как напряженная музыкальная струна. Тогда пьянящая полнота окружающей жизни с неистовой силой охватывала всю Иванову душу и проникала во все ее уголки, и он сладко забывался в пылу по- первобытному яростного охотничьего гона….