Железный Гулаг - стр. 8
Мы с Валерием переглянулись. И правда, рассказ начинался страшновато. "Мокрый" продолжал:
– Познакомились мы с ней на лавочке около магазина, я там грузчиком подрабатывал. Сижу после смены, пью пиво, смотрю, «подкатывает» с пузырём водки. Вроде прилично одетая «тёлка», но бухенькая уже изрядно и с синяком под глазом. Ну, слово за слово, разговорились. Живёт одна с сыном в своём доме, зовут Антониной. Мужа нет, как я понял, и не было. Работает кладовщицей. В общем, долго болтали, бутылку водки её «уговорили». Приглянулась она мне. Да чего греха таить, баб давно не видел. Пятнадцать лет за убийство «звонком отмотал», срок не малый. Жалко её стало. Сынок издевался над ней, синяк тот от него получила.
Короче, встречаться стали у Тони дома. В основном по выходным. Выпивали. Познакомился с Димой, с сыном её. Здоровый бугай, почти на голову выше. Он меня сразу в штыки принял. Мол, ты здесь на хрен не нужен нам с матерью. Я ему говорю, что у мамы твоей другое мнение, и не тебе решать с кем ей жить и зачем жить. А та во мне, вроде как, защиту увидела, и всегда на моей стороне была. И вот однажды, в субботу под вечер явился Димон с двумя друзьями. Мне показалось, они постарше были, лет по двадцать, и все пьяные конкретно. Я сразу прочуял, что по мою душу пришли. Не успел до кухни добежать за ножом…, а так бы всех их «замочил» в тот день….
«Мокрый» резко махнул рукой, замолчал и опустил глаза. Воспоминания об упущенном моменте расправы над тремя молодчиками давались ему нелегко. Обида читалась на его грустном задумчивом лице за прошлую совершённую ошибку. Николай достал сигарету, прикурил и продолжил:
– В общем, «отоварили» они меня тогда до полусмерти. Три ребра сломали, сотрясение оставшегося мозга, правым глазом неделю ничего не видел, синяк был в пол лица. А товарищи Димины после меня за Тоню взялись, избили и изнасиловали, я так понимаю, с молчаливого согласия сыночка. Естественно, никто в милицию не обращался. Мне, вроде, «западло», а мать, конечно, не стала сор из избы выносить, на сына «заяву катать». Ну, понимаете. Отлёживались мы недели две. Дима не появлялся. Видать протрезвел, вспомнил, чего натворил и боялся на глаза показываться.
Прошло около месяца. И вот, в один прекрасный момент «нарисовывается» пасынок, прямо в канун восьмого марта. Принёс пузырь дешёвого портвейна, типа мириться пришёл. Ладно бы извинился, покаялся. Но нет, учить стал, мол, живёте, как скоты, «пашете» за копейки, а потом по выходным их пропиваете. Портвейн свой сам и «уговорил», пока разглагольствовал. Хватило моего терпения где-то на час. Я встал, взял пустую бутылку и «опустил» ему на голову. Он наповал. И лежит, не шелохнётся. Не поверите, мужики, такое облегчение получил. На душе полное удовлетворение. Даже не от мести, а за восторжествовавшую справедливость. Мне этого было достаточно. А Тоня моя, вместо того, чтобы накинуться на меня, и заступиться за сына, молча вышла из кухни и пошла в сарай. Связал я его козла на всякий случай и в комнату оттащил. Долго её не было. После приходит с бутылкой самогона. Давай, говорит, наступающий праздник отмечать. Про сына ни слова. Видать в уме всё для себя решила уже. Выпили, закусили, чем Бог послал. Сбегали к соседке ещё за литром. В общем, к вечеру дошли до кондиции. А Димон в комнате оклемался, стал орать, угрозы посылать в мой адрес, мол, конец тебе пришёл, скажу друзьям и так далее. И вдруг Антонина поднимает на меня глаза и произносит: «Надо его убить, Коля. Он мне больше не сын», – главное, говорит серьёзно, осознанно, трезво, будто и не пила совсем. Страшно мне стало от таких слов. Ну, думаю, пьяная, со злости болтает. Понял, что шутки кончились, когда притащили пасынка в сарай. Там ванная чугунная стояла, заполненная водой. Это она когда уходила, натаскала её ведром из колодца. Ну, и всё…. Я хоть и «вдребодан» был, но голова ещё «варила» немножко. Раз десять её спрашивал, хорошо ли она подумала, понимает ли, что хочет сотворить. Ответ был однозначный….