Желчный Ангел - стр. 10
– Мира Тхор! – педалируя букву «Р», произнесла учительница. – Какая интересная фамилия. Ты кто по национальности?
Мира замялась, мусоля край кружевного белого фартука.
– Она гречанка! – выскочил из-за парты Сережа.
А сам подумал: «Это не имя, это боевой клич!» И представил наступающую армию Александра Македонского, как заклинание повторяющую снова и снова – МИРРАТХОРРР, МИРАТХОРРР!
– Спасибо, что подсказал, Греков, – улыбнулась учительница. – Судя по всему, ты тоже из Греции?
Все засмеялись. Неудивительно, что парочку на ближайшие десять лет окрестили Грек и Гречанка. Сережа не обижался, Мира более того – гордилась. Она желала единства со своей первой и навсегдашней любовью во всем: в кличках, помыслах, делах. На самом деле Тхоры – тихое еврейское семейство – хотели для Миры совсем другого. Они мечтали после восемнадцати выдать дочь за хорошего парня-еврея, растить внуков, правнуков, вести добротную жизнь по привычным канонам.
Но Мира выбрала другую судьбу. Быть могучей тенью русского мальчика, юноши, мужчины. Фантазера, творца, писателя. Быть его опорой, жилеткой для слез, мамкой, сестрой, блюстителем пожизненной диеты, первым читателем его романов. Но не возлюбленной, не женой. И в этом была великая драма Миры Тхор.
Всю десятилетку они просидели за одной партой. Мира носила ему пахучие жирные пирожки с мясом, и они жадно поглощали их на перемене. Потом, правда, Грекова рвало в туалете. Ему была противопоказана калорийная еда. Сережу ругали дома, объясняли, что «вкусно – тире – вредно». Он плакал, упирался, старался доказать обратное. Но с годами нейронные связи в мозгу сформировали аксиому «вкусно – тире – больно», и он привык к тому, что еда – не для удовольствия, а для поддержания жизни.
Впрочем, у такого недуга была и положительная сторона. Серый, Сережа, Сергей Петрович мало изменялся с годами и в сорок выглядел весьма юным, подтянутым, не отягощенным возрастом.
Но и Мира изменила тактику. Она заставила родителей готовить специально для Сережи паровые котлеты из куриной грудки и жиденький бульон. Со второго класса таскала с собой в школу тяжелые стеклянные банки с железным термосом и кормила однокашника по часам, установленным Сережиной мамой.
Мама, кстати, познакомившись с еще восьмилетней Мирой, сердцем почуяла, что сын в надежных руках и она, Анна Николаевна, может спокойно умирать. Правда, слава богу, жила бесконечно долго, но о сыновьем желудке уже мало беспокоилась.
– Смотриии, – говорила она сыну, грозя пальцем, – Миру в этой жизни не потеряй. Она – твое все, она – твоя ладанка на сердце, твоя соломинка в бурлящем море, твой тыл, твой мир, твоя броня.