Зеленый мост - стр. 36
– Вот только хоть пальцем его тронь, вот только скажи хоть какую-нибудь гадость – возьму скакалку и отлуплю как сидорову козу, поняла?
Мишка объяснила на курсах ситуацию, и ей просто за пропуск во вторник и четверг задали в три раза больше. Ну и ничего: пока Катька была на курсах, она сидела в тишине, учила уроки и английский, а Митька играл под столом в свое вечное лего, иногда задевая плечом Мишкины коленки. А потом она одевала его в комбинезон, брала за руку, и они шли встречать Катьку на автобусную остановку. Митька вцеплялся в ладонь очень крепко – как давно, когда он только начинал ходить и боялся шлепнуться. Он вообще стал очень тихий, бледный, почти не разговаривал, и Мишка потихоньку от Катьки воровала из ее банки с витаминами толстых оранжевых медведей, разрезала вдоль и скармливала Митьке.
Опять пошли дожди, да такие, что на лужи страшно смотреть, – глубокие, бездонные, того гляди оттуда какая-нибудь скользкая гидра вылезет. Или протухший кракен. Люди вокруг почему-то тоже казались какими-то страшными, просроченными, бесполезными, и Мишка, не глядя в серые мертвые лица, обходила их, стараясь не наступать в лужи. Дождь лупил и лупил по капюшону куртки и никак не кончался.
Прошла еще неделя. Надо было собираться в лагерь. Но как? Куда деть младших? Тете Свете, папиной сестре, она позвонила сама – но та брать Катьку наотрез отказалась, а Митьку – тем более, потому что не возить же его в садик ей с Комендантского на Охту. Объяснять про родителей – а чем тетя Света поможет? У нее своя семья, работа, муж, дети… Зачем ей еще трое чужих? Да еще братовых, противных; наверное, у тети Светы с папой тоже только ругань. Мама это как-то разруливала раньше, в гости они семьями друг к другу ездили на дачи, но тети-Светин муж и папа чуть ли не каждый раз или разругивались, или молчали, как два кирпича, чтоб жен не огорчать. На кой такие гости… В общем, никто не поможет.
Мишке стало страшно. Если лагерь накроется медным тазом… Отец уехал то ли в Петрозаводск, то ли в Мурманск и не звонил. Денег осталось триста сорок рублей. Мать молчала.
И тут, вечером в четверг, когда в темных углах квартиры шебуршали черные голодные мальчики, а она сидела с тихим, косившимся в темноту Митькой, смотрела в учебник, и английские слова расплывались в мокрых глазах, позвонила Ангелина Поликарповна:
– Здравствуй, моя хорошая! В лагерь уже собралась?
И так ласково, будто с небес, звучал ее голос, что в темных углах стало светло и пусто. Мишка едва не разревелась и опять, как доброй фее, выложила ей все. Ангелина решила сразу: