Зеленая гелевая ручка - стр. 15
И там, на пустующей кровати Тони, вся тяжесть, что до сих пор копилась во мне, вдруг ринулась наружу водопадом слез. Опустив голову, уткнувшись в ни в чем не повинный матрас, я начал истошно кричать про себя, срывая всю свою злость на неразобранной кровати. Я потребовал от нее объяснений, я спросил ее, куда она дела Тони, и приказал ей изменить реальность, столь отчетливо подтверждаемую отметинами на моих руках – следами ногтей моей матери.
И там, в сырой бездне беспомощности, после нескольких часов заклинаний о помощи я снова заснул.
Мама поехала вместе с Тони на скорой помощи, отец последовал за ними на машине.
В больнице ему наложили на голову около пятнадцати швов, и после двух дней наблюдения, в течение которых он проходил разные обследования и сдавал анализы, поскольку от удара он все-таки потерял сознание, врачи подтвердили, что раны не были слишком глубокими и не станут причиной плохих последствий. Очевидно, они говорили только о физических последствиях, последствиях для него. Но они ничего не сказали о том, что будет с нами, что будет со мной.
Мне не разрешили поехать с ними, поэтому, обессиленному и измученному чувством вины, мне пришлось остаться в деревне, чтобы терпеть нескончаемые причитания про «бедняжку Тони» моей бабушки. Это были самые долгие дни моего детства.
Много-много часов спустя настал момент возвращения. Я ждал их с самого раннего утра, ни на минуту не отходя от окна. Только ближе к полудню я увидел вдалеке машину моих родителей, за которой следовал внедорожник Абатов.
– Они едут, едут! – закричал я.
И, не теряя больше ни секунды, тут же помчался на улицу.
Образ мальчика, выходящего из машины с перевязанной головой, навсегда остался в моей памяти. У нас даже не было времени, чтобы посмотреть друг на друга, как это было всегда, мы просто молча обнялись настолько крепко, насколько хватило сил. Мы обнялись, потому что знали, что это не воссоединение, а самое настоящее прощание.
Я расплакался. Он тоже.
И мы оба знали, что с этого момента наши каникулы пойдут разными путями. С годами мы поняли, что и наши жизни тоже.
Вопреки стандартным утешениям типа «Не волнуйся» или «Не переживай, все уже закончилось», я знал, что на самом деле ничего не закончилось. Скорее, наоборот, с этого момента все только начиналось – все становилось другим.
Вместе с хижиной разрушились и многие узы, связывающие наших родителей, в том числе узы доверия.
Мы больше никогда не проводили лето вместе ни в нашей деревне, ни в Пиренеях. Этот инцидент стер из наших жизней все, что было раньше: вечерние «соревнования» бутылочных крышек во дворе – команда «Кельме» против команды «Рейнольдс», Олимпийские игры на двоих с прыжками в длину и метанием ядра, велосипедные прогулки по деревне и ее окрестностям, костры из мусора и чертополоха и, прежде всего, дружбу, которая, несмотря на ее взлеты и падения, уже безвозвратно вошла в штопор.