Завет «темных веков». Термины и концепты Освальда Шпенглера - стр. 2

Систематика в философии создает концепцию, но, если концептуальность переходит определенную грань, она убивает философию как таковую, превращаясь в магию, которая изобретением слов пытается, как пишет Освальд Шпенглер, «защититься от непостижимого»[1]. Исключение сферы, в которой никакая систематика не действует, означает исключение научного развития и создание «системы в системе», где разворачивается своя обособленная аксиоматика. Если подобное не только допустимо, но и обязательно в математике, то в философии ограждение систематизированной сферы, уснащенной избытком понятий, оказывается мирком самого философа, который может стать даже модным, но никогда не дотянется до тайн человеческого бытия.

Философия, таким образом, приближается не к математике, а к естественным наукам. Она изучает природный и человеческий мир как единственно данные, а не миры абстракций, где философам делать нечего – там все, что нужно, скажут математики. И поймут только математики – способные говорить на языке мира, обособленного от природы и человека. Математика даст реальному миру готовые понятийные модели, когда в этом появится необходимость и будут найдены объекты, сходные с определенным математическим формализмом. Но это в современном мире мечта несбыточная. Математики живут прикладными аспектами, а математические теории стали упражнениями для ума, которые в лучшем случае финансируются лишь по привычке – из уважения к непонятным занятиям мудрецов.

Философия больше созерцает, чем объясняет, и это определяет ее связь с жизнью – потоком истории. Попытка все объяснить рано или поздно оборачивается наукоподобным вздором. Объяснение – своего рода «обезвреживание» проблемы, которую можно разрешить, только пережив, а объяснив – только подорваться на этой необезвреженной мине. Не всюду требуется объяснение, понимание и преодоление – то, что свойственно технической цивилизации, и только в ней имеет смысл. Природу не надо преодолевать – это прояснилось во второй половине XX века, но до сих пор человеку недоступно умение жить в природе и подстраивать свой мир под ее мир. Технизированная понятийность убивает среду обитания человека, с которым природа ужиться не может, отодвигаясь в пространстве туда, где человека нет.

Рисование схем Шпенглер называет геометрическим способом обращения с мыслями. В то же время алгоритм – это метод замены множества стандартных процедур одной, из которой исключена мысль. Это позволяет экономить на размышлениях, направляя их на другие объекты, где чувствование и созерцание еще не убито схемой. Философу надо оставлять пространства, занятые схемами, и двигаться дальше – туда, где еще нет человеческого праздномыслия и наживы. Но социальный предел ограничивает такое продвижение. Поэтому сфера философии сжимается и ликвидируется механистическими алгоритмами. В конце концов, философы уходят в те же «дебри», где обитают математики и туда, где нет человечества. Право на жизнь философу, математику, религиозному подвижнику оставляют просто на всякий случай – из опасения, что они что-то скрывают, без чего жизнь может оказаться невозможной. Шамана тоже не поддерживают щедрыми дарами, но подкармливают как убогого представителя потустороннего мира, ставшего в этом мире совершенно ненужным. Весь опыт цивилизации низводится до мемориального шаманизма.