Записные книжки - стр. 67

Граф был человек блестящей храбрости, но вдохновение было храбрее самого действия. После удачного и смелого нападения на неприятеля, совершенного конным полком под его командой, прискакивает к нему на месте сражения Наполеон и говорит: «Винцент, я награждаю тебя звездой!» И тут же снимает с себя звезду Почетного легиона и надевает на него.

– Как же вы никогда не носите этой звезды? – спросил его один простодушный слушатель.

Опомнившись, Красинский отвечал:

– Я возвратил ее императору, потому что не признавал действия моего достойным подобной награды.

Однажды занесся он в рассказе своем так далеко и так высоко, что, не зная как выпутаться, сослался для дальнейших подробностей на Вылежинского, адъютанта своего, тут же находившегося. «Ничего сказать не могу, – заметил тот. – Вы, граф, вероятно, забыли, что я был убит при самом начале сражения».

Лев Пушкин (брат Александра) рассказывал, что однажды зашла у него речь с Катениным о Крылове. Катенин сильно нападал на баснописца и почти отрицал дарование его. Пушкин, разумеется, опровергал нападки. Катенин, известный самолюбием своим и заносчивостью речи, всё более и более горячился.

– Да у тебя, верно, какая-нибудь личность против Крылова.

– Нисколько. Сужу о нем и критикую его с одной литературной точки зрения.

Спор продолжался.

– Да он и нехороший человек, – сорвалось у Катенина с языка. – При избрании моем в Академию этот подлец, один из всех, положил мне черный шар.

Александр Пушкин был во многих отношениях внимательный и почтительный сын. Он готов был даже на некоторые самопожертвования для родителей своих, но не в его натуре было становиться хорошим семьянином: домашний очаг не привлекал и не удерживал его. Он во время разлуки редко писал родителям, редко и бывал у них, когда живал с ними в одном городе.

– Давно ли видел ты отца? – спросил его однажды NN.

– Недавно.

– Да как ты понимаешь это? Может быть, ты недавно видел его во сне?

Пушкин был очень доволен этой уверткой и, смеясь, сказал, что для успокоения совести усвоит ее себе.

Отец его, Сергей Львович, был также в своем роде нежный отец, но нежность его черствела в виду выдачи денег. Вообще был он очень скуп и на себя, и на всех домашних. Сын его, Лев, за обедом у него разбил рюмку. Отец вспылил и целый обед проворчал.

– Можно ли, – сказал Лев, – так долго сетовать о рюмке, которая стоит двадцать копеек?

– Извините, сударь, – с чувством возразил отец, – не двадцать, а тридцать пять копеек!

«Я недаром презираю людей, – говорил кто-то, – это стоит мне несколько сот тысяч рублей, которые роздал я неблагодарным».