Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике - стр. 48
Мы с Эдиком не знали, куда деваться от стыда. На следующий день извинялись перед коридорной. Спросили как же так, мы нарушили покой семьи, муж грубовато повел себя по отношению к жене и т. д. Она нас успокоила – он неделю будет просить у нее прощения, вести себя с ней, как с невестой, но это без свидетелей. Но не показать себя джигитом и хозяином в доме при гостях грузинский мужчина не может. Почему же Вы не сказали, что живете с семьей сына – мы бы поехали на Маяк. Она ответила, что ей было стыдно, что она не может проявить положенное гостеприимство – предоставить в гостинице телевизор или разрешить починить его. И выбрала из двух зол меньшее – пригласить в недавно еще ее дом, в котором после смерти мужа хозяином стал сын.
Вылазка в Новый Афон особенного впечатления не произвела. Монастырь был закрыт, как и его главный полуразрушенный собор. На его территории размещалась (в основном в палатках) туристская база. Мы поднялись на Иверскую гору в поисках остатков разрушенной Анакопеи, но нашли только остатки часовни Иконы Иверской Божьей Матери.
Последнее, что запомнилось из сухумской экспедиции, был «подвиг» Глазьева по добыванию движущейся цели для эксперимента по точному пеленгованию. Корабли станции («Зея» и «Стрела») уже были для нас недоступны. Глазьева свели с местными «колхозными» рыбаками, у которых был малый сейнер.
Вместо иконы была надпись
На встречу Глазьев собирался тщательно: надел галстук и процедил остатки спирта со следами ржавчины из последней нашей канистры со спиртом. Рыбаки приняли его дружески, спирт проигнорировали – пили замечательную чачу из винограда «Изабелла». Сам факт общения столичного ученого с простыми парнями с сейнера и его просьба пройти пару раз мимо измерительного павильона станции был для них поводом для самоуважения.
Появился Глазьев под утро, без галстука и держась за стенку. Утром он сказал, что пил со многими – со строителями, летчиками, военными моряками, но здесь было что-то из ряда вон выходящее. Особенно, если учитывать, что после пьянки, выведший его из строя, рыбаки в пять утра вышли в море на костоломно тяжелую и опасную работу.
Через день эксперименты с пеленгованием с помощью рыбаков были завершены, а еще через день они взяли его с собой на утренний лов…
На мой взгляд, эксперимент положительного результата не достиг, но Глазьев думал по-другому. Кроме того, имелись сроки выполнения других работ, о которых я не знал. Мы срочно уезжали в Киев. Все, как «белые люди», улетали на самолете. Я, как вооруженный охранник, сопровождал секретный груз на машине. Что-то мы отправили по железной дороге, что-то оставили на станции. Незадолго до нашего отъезда нас попросили оставить бухту стального троса, намотанного на двухметровую катушку. Причем не руководство, а военизированная охрана, состоящая в основном из местных джигитов. Трос был использован для проведения экспериментов, в частности постановки на дне излучателей. Но основная его часть оставалась на катушке. Кроме того, мы привезли и использовали двухтонную лебедку. Про нее разговора не было. За трос (который был страшным дефицитом при обустройстве виноградников) предлагали две бочки вина. Мы (с внутренним сожалением) отказались. Откровенных угроз не помню, но какие-то намеки были. За день до отъезда катушка с тросом с территории станции, находящейся под военизированной охраной, пропала. Разбирательство с руководством станции и охраной результатов не дало. Пропажу лебедки, которую отправляли железной дорогой, заметили только в Киеве. Обе они были записаны на меня, как материально ответственного. Трос на катушке с помощью справки со станции, подписанной Ильичевым, списали быстро. А вот лебедка «висела» на мне несколько лет и грозила мне большими потерями, если бы при очередной инвентаризации институтского оборудования ее не списали.