Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда - стр. 17
Воевать они больше не хотели, и тогда их заставили, в порядке повинности, быть инструкторами при обучении красноармейцев. Но глубокий тыл быстро превратился в передний край, большевики отступили и увели с собой инструкторов. Семечкин заболел тифом и был брошен умирать в тифозном бараке. Среди пришедших белых (скорее всего, деникинцев) был офицер его полка. А так как Семечкин был любимым полковым командиром, его выходили и объяснили все про большевиков. Да он уже и сам все успел увидеть. Он стал командиром, и даже известным, в белой армии. Когда врангелевские войска оставили Крым, то тетю Лелю стали притеснять. Но тут появился его бывший денщик, а теперь комиссар и герой. Он и засвидетельствовал, что Семечкин скончался (может быть от ран? или от тифа?).
Крест на могиле М.П. Семечкина
Но позже от Михаила Петровича из Парижа стали приходить письма, которые без слез читать было нельзя.
Два года назад (в 2011-м) меня случайно занесло в индустриальный парк Сен-Женевьев-де-Буа и, под предлогом, что здесь на кладбище может лежать мой дед, я откололся от группы и уговорил местных французов довезти меня до кладбища. На самом деле мне хотелось там побывать, раз уж я оказался недалеко. Рисковал отстать от автобуса, и пришлось бы добираться домой самостоятельно. Времени, чтобы искать чьи-то могилы не было – сторож еще не пришел, хотя кладбище было открыто. На автобус я успел, а через два года стал искать по интернету следы русских офицеров, похороненных там, и нашел могилу двоюродного деда – полковника Семечкина.
А Ира и ее брат Юра Семечкины всю жизнь боялись разоблачений и в институты не поступали. Кажется, только после войны Юрий закончил вечерний строительный.
Но в первый приезд меня больше занимала соседская девочка Надя, которую в 6 лет тут же определили мне в невесты, при полном одобрении ее мамы и моего папы.
Ира, тетя Леля и Юра Семечкины, двадцатые годы
Виделись мы редко, при наших остановках в Москве, когда мы вслед за папой переезжали к месту его службы и обратно. Она всем нравилась, а я еще и ее маме.
Будучи намного ее взрослее (на полтора года!), я относился к ней снисходительно, что сохранилось и потом, во время нечастых посещений Москвы и тети Лели. К окончанию школы она стала мастером спорта по художественной гимнастике, а я был уже «заслуженным абитуриентом» и пару раз помогал ей в подготовке к вступительным экзаменам по математике. Случайно ей попалась курьезная задачка, которую я разбирал с ней в качестве примера коварства московских экзаменаторов. Ее решение, как она говорила, и определило высокую оценку и поступление в институт. А мне поступить в очередной раз не удалось.