Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928–1930 - стр. 42
Он написал как-то роман «Барселонские террористы», Игельстром перевела его на русский язык, книга вышла в свет, но получила отвратительную критику в «Известиях». И вот мой муж встретил Ибаньеса на улице как раз, когда тот шел в «Известия» «немножко резать» критика. Он всегда носил при себе испанский нож – наваху. Насилу Ивану Лукьяновичу удалось его отговорить от этой безумной попытки.
Софья Петровна Ибаньеса очень сильно любила. И тогда в Ростове, ложась по вечерам в гостиничную кровать, говорила мне мечтательно:
– Ах, Тамара, ты не знаешь, как эти испанцы умеют любить.
А теперь, в последний вечер в Москве, Софья Петровна призналась мне, что Ибаньес стал совершенно невыносимым, что у него оказались в Испании жена и… десять душ детей (оказывается, испанцы вообще очень плодовиты), что он теперь тоскует по Испании и хочет скорее уехать.
Что, когда они поссорятся, он хватает подаренный ему каким-то мексиканским делегатом граммофон и кричит:
– Но граммофон-то ведь мой!
А кроме того, он невероятно ревнив. Угрожает зарезать Софью Петровну, как барана, если узнает, что за ней кто-нибудь серьезно ухаживает.
На днях к ней должен был прийти какой-то знакомый, который ей очень нравился. Она попросила Ибаньеса на это время уйти. Тот обещал. А сам, в ее отсутствие, залез наверх, на антресоли, спрятался под занавеску и следил за обоими все время. Когда знакомый ушел, Ибаньес спрыгнул сверху и заявил перепуганной Софье Петровне:
– Хорошо, что он тебя не поцеловал, а то я метнул бы в него наваху.
Словом, он Софье Петровне надоел, и она очень хотела, чтобы он уехал обратно в Испанию.
В 1934 году я узнала от одного француза, что Ибаньесу-таки удалось вырваться из СССР и что он теперь играет крупную роль в испанском анархическом движении. Я не завидую его положению: Ларго ли Кабальеро возьмет верх, или генерал Франко, Ибаньеса все равно в конечном счете повесят.
У Софьи Петровны был замечательный дар переводчицы. Она записывала речи ей одной понятными сокращениями, потом выходила на трибуну и переводила слово в слово, как бы длинна речь ни была. Когда в 1927 году в Москву приехал генеральный секретарь Великобританской федерации горняков, Кук, и говорил в Большом театре ровно два с половиной часа, Софья Петровна перевела его речь так блестяще, так остроумно передала все нюансы его образной речи, что зал встал и минут пятнадцать бешено ему аплодировал.
Да, Софья Петровна много сделала для большевиков. А заплатили они ей «чертовыми черепками».
Недавно, будучи в Финляндии, я узнала от тамошних старожилов, что и Софья Петровна, и ее муж были сначала белыми эмигрантами. Потом сменили вехи и перекинулись на сторону большевиков. А затем вернулись в Москву. И все же, только потому, что ее отец был когда-то генерал-губернатором, ее сняли с работы, на которой в СССР – я это утверждаю – никто лучше ее не смог бы справиться. Она была самой лучшей советской переводчицей.