Записки лжесвидетеля - стр. 68
Пусть о ком-то скажут, что ему, мол, судьба была сорваться с обрыва или попасть в аварию, но пока Хасан жив, его судьба – жить, а судьбы умереть не бывает, потому что не будет Хасана – не будет и его судьбы.
На противоположном склоне появилось несколько девушек. Они о чем-то болтали, спускаясь по тропинке, и Виктор слегка забеспокоился. Через несколько минут могут начать работу, и надо бы их остановить, но пока они еще слишком далеко и ничего не поймут. Витя посмотрел вправо, куда вел протянутый им провод, но ни напарника, ни грузовика видно не было. Да иначе и быть не могло.
А вообще это черт знает что! В голой, как ощипанная курица, тундре, где видно за сто километров в любую сторону, и то по правилам положено иметь двух-трех помощников, чтобы никто не мог подойти во время работы. А здесь что ни шаг – то гора, и людей – как грибов в лесу, а ты изволь в одиночку уследи за всем! Коршун я, что ли? Или Господь Бог вездесущий? Чтоб их волки съели, начальничков…
«Сулейма-ан!» – прокричал он на всякий случай, но никакого ответа, конечно, не было. И черт их дернул появиться там! А ведь сядь он поближе к тому склону, наверняка кто-нибудь вынырнул бы снизу, здесь, да только вовремя это заметить вообще было бы нельзя – и ручей, и тропа огибают тот пригорок, на котором он сидит сейчас. Ну, да ладно! Пусть подойдут поближе, и он им крикнет. Только шли бы они быстрее, что ли…
Но куда им, собственно, идти? Они, верно, собрались в соседнее село или в город, а на самом деле – но они не знают этого – к концу провода, и дальше пути нет. Впрочем, отчего же? Почему эта мысль так странно действует на всякого природного человека? Разве так мало поклонников естественнонаучной любознательности, что никого не тянет, хотя бы из интереса, переступить черту и оглядеться там? Как можно геройствовать, жертвуя жизнью ради изучения какого-то микроба, но шарахаться драной кошкой от мальчишки, едва лишь настанет миг куда более веского Опыта?.. Понятно еще, что только нелюдь и безумцы делают это сами. Убить себя – так же мерзко, как заниматься онанизмом. Не только по ощущению – здесь есть глубинное сродство. Когда мы смотрим отсюда, из жизни (а только из нее мы и можем смотреть), смерть кажется прекрасной, словно зачатие, в ней такое же полное исчезновение, отдача сил, конец себя. Но как зачатие нисколько не устраняет меня, а напротив, заставляет острее себя осмыслить (мысль о ребенке, о потомстве создает будущее, а значит, и воскрешает прошлое), так и смерть вовсе не должна быть полным, всесторонним концом. Нет, она – акт высочайшего и бескорыстного творчества, именно бескорыстие отличает ее от жадного самоистребления. И если она подошла сама, вполне случайно и независимо – как озарение поэта! – зачем люди дергаются и бьются? И откуда берутся у них такие силы? Для чего дала их природа? Не для того ли, чтобы заставить глупую зверушку сперва сполна отработать покой и будущее просветление? Кто знает, может, жизнь и то, что зовем мы смертью, связаны вполне вещественно, энергетически: чтобы бестелесному миру было на что жить, мир земной должен произвести какую-то работу – ну, вроде как отчисления в пенсионный фонд? Только работа эта особого рода, и пока душа не запасла достаточного количества духовной энергии – а сделать это можно только на земле, – ей нечего делать там, куда самовольно и нагло возвращаются те, другие…