Записки. 1917–1955 - стр. 30

Через некоторое время обыски прекратились, но безопаснее в городе не стало, ибо набранная наспех с бора да с сосенки милиция, несмотря на назначенные в ней неслыханные до того громадные оклады, в несколько раз превосходившие оклады полиции, оказалась ниже всякой критики. Среди нее оказались сперва даже прямо преступные элементы, которые, правда, понемногу удалялись, но, наряду с этим, в нее попали и такие лица, которые сами называли себя анархистами и действовали так, что в их районах грабители могли делать, что угодно. Взяточничество, которое существовало несомненно в старой полиции, хотя и было сильно преувеличено в обычных о нем рассказах, теперь было значительно превзойдено. В отношении внешнего порядка Петроград во время войны уже значительно опустился в отношении чистоты, а теперь окончательно пришел в упадок. Да, впрочем, какого можно было требовать порядка, когда, например, в первые дни революции на одном из самых оживленных мест, на углу Литейного и Сергиевской, чуть не неделю стояло два орудия без всякой охраны с устроенной вокруг них баррикадой из пустых ящиков и корзин, и все время никто не мог собраться все это убрать. По улицам проезд был затруднен неубранным снегом, и с трудом лишь и понемногу удалось возобновить движение трамвая, пути которого еле-еле расчистили солдаты.

5-го марта я застал в Думе всех, хотя общее положение и улучшилось, в пессимистическом настроении вследствие плохих известий о флоте. Уже накануне говорили про избиения офицеров во флоте в Гельсингфорсе, после того, как еще раньше они были в Кронштадте. Теперь же пришли телеграммы, что какой-то рабочий-финн убил командующего Балтийским флотом адмирала Непенина. Притом, во всех трех крупных морских центрах: Гельсингфорсе, Ревеле и Кронштадте, проявилось теперь уже вполне определенно крайне левое настроение. В армии, несмотря на сменившийся за время войны несколько раз состав нижних чинов и офицеров, потребовалось все-таки несколько месяцев усиленной пропаганды, чтобы изменить ее строй, во флоте же это свершилось на другой день после получения телеграммы о Петроградском перевороте. Если это было понятно в Кронштадте, где в экипажах были собраны нестроевые элементы, то на судах боевого флота это явление совершенно ясно указало на полную разобщенность офицеров от матросов и на отсутствие нравственного влияния первых на вторых, особенно на крупных судах.

Грустно говорить это о прежних морских офицерах теперь, когда масса их заплатила своей жизнью за грехи часто не их, а всей среды, но должно сказать, что беспорядки 1905-1906 годов, по-видимому, мало кого научили в нашем флоте, как в высшем командном составе, так и в рядовом офицерстве. И посему команды так легко и вышли у них из повиновения после Петроградской революции. В общем, в первые дни погибло около 100 офицеров, многие были арестованы и брошены в тюрьмы, почти же все попали под постоянное наблюдение своих подчиненных, без разрешения которых они иногда не имели даже права отлучаться с корабля. Никакие разговоры не могли между офицерами происходить без того, чтобы их не подслушивали, словом все их пребывание на судах превратилось во многих случаях в сплошное издевательство над ними, а не несение службы. В числе погибших в первые дни в Петрограде был адмирал Гирс, командир одного из Экипажей. Днем он привел экипаж в Думу, чтобы засвидетельствовать преданность новому режиму, а вечером его застрелил матрос, за несколько дней до того посаженный им за что-то под арест. В Ревеле был тяжело ранен адмирал Герасимов, комендант крепости. Как говорили в Гельсингфорсе, первый повод к избиениям был подан распоряжением Непенина не объявлять немедленно командам полученной из Петрограда телеграммы о государственном перевороте. О телеграмме стало, тем не менее, немедленно известно, и необъявление её вызвало подозрения против командного состава в контрреволюционности. Позднее говорили, что в Гельсингфорсе убивали преимущественно трудно заменимых специалистов, в чем видели руку немцев. Так ли это, сказать трудно.