Заметки на полях - стр. 40

– Да ну на фиг, – решительно заявил Гоша. – Это что, обязательно?

– Ну… В общем, нет.

– Я бы никогда не стал никаких кредитов брать. Своё – так своё!

Тут я почувствовал, как кровь приливает к лицу. На турнике повис Гриша. Вот он подтянулся – все двенадцать раз, как обещал – и спрыгнул. Ходит, довольный такой, руками машет. Подошёл к Кате, чего-то ей сказал…

– Ты и не будешь, – сказал я Гоше, втаптывая окурок в раскрошенный асфальт. – Ты будешь долго копить, продашь родительскую хату и возьмёшь долевое. А фирма, не успев фундамент заложить, обанкротится к е**ням. Мы с тобой тогда так нахерачимся, что вспомнить страшно… И всё равно ты будешь счастливее меня, потому что просто останешься ни с чем, а я – ни с чем, да ещё и в минусе.

Я говорил, но голос слышал свой как бы со стороны. Как и в тот раз, с Игнатьевым, я почувствовал, что меня переполняет. И противиться этому я не хотел.

– Извини, Гоша, – встал я со скамейки. – Потом как-нибудь договорим. Если доведётся.

Гриша тем временем решил выпендриться. Он взобрался по столбу на самый высокий турник, повис посередине и начал подтягиваться, держась обратным хватом. Позёр несчастный…

Я начал идти медленно, потом перешёл на лёгкий бег, потом разогнался.

– О, Ковалёв ожил! – услышал я одобрительный возглас Ангелины Власовны. – Пральна! Давай на перекла…

Я дал. От души дал. Разбежавшись, прыгнул и плечом врезался в болтающегося на турнике Гришу. Снёс его, как лоскут. Он упал на землю, вскрикнул. Я рухнул на него. В висках стучало, глаза заволокло чем-то красным и беспросветным. Поднялся визг. Вот-вот меня оттащат, но я успею, успею!

Левой рукой схватил Гришу за ворот куртки, правой врезал ему в лицо. Проклятые слабые руки! Плакать хотелось от этой слабости, и я бил ещё, ещё, ещё.

– Это тебе за мою жену, сука! – проорал я в разбитое, испуганное, недоумевающее лицо. – Триста раз подумай, мразота, прежде чем хотя бы смотреть в её сторону!

Очередной удар не достиг цели – Гриша дёрнул головой, и я врезал по земле. Боль пронзила руку, я зашипел. Отпустил его куртку, надеясь ударить левой, но тут меня схватили и буквально отшвырнули прочь.

Я лежал на спине и плакал в небо, как Болконский под Аустерлицем. Меня трясло. Я ничего не слышал из-за звона и грохота в ушах, ничего не видел, только отмечал какие-то смутные силуэты вокруг. И одна только мысль колотилась в мозгу: "Вот и всё! Вот и всё. Вот и всё…"

Так вот, о чём это я? А, да! Есть всё-таки в соплячестве свои преимущества. Вот если бы я взрослый так вот, ни с того ни с сего, отоварил гражданина, который спокойно себе болтался на турничке, меня могли бы и посадить. Смотря что за гражданин, конечно.