Заметки доброго дантиста. Начало - стр. 15

Все это я к тому, что вытирать доску на занятиях Готфрид Эдуардович сам не мог. Вся меловая пыль начинала кружиться и ложилась на него тонким слоем. А поскольку от этой картины у «почти гуманитариев» начиналась истерика, при нас он ничего подобного не делал. Для этого существовал Розенберг. Он сидел на первой парте. Потому что у него были хорея, астигматизм, куриная слепота, голодная близорукость, накопительная дальнозоркость и зеркальное ложное косоглазие. А также много других заболеваний глаз, сердца и стоп, которые выдумывала и вносила в личные дела и анкеты сына мама – тетя Софа. Делалось это для того, чтобы армии России и Израиля не просто не призвали Сашу к себе, но в идеале платили ему за отсутствие, понимая, что человек с таким зрением вблизи любого оружия – залог катастрофы.

И вот именно Розенберга Готфрид Эдуардович просил помыть доску и окрестности, дабы начать новый пул унижений будущих биологов, врачей и варщиков метамфетамина.

Памятуя, что всего на боль выделено сорок пять минут, из которых тридцать уже позади, Розенберг мыл и чистил доску не то чтобы медленно, но наитщательнейшим образом. Это было нечто среднее между кёрлингом и полировкой новой пломбы во рту.

Несмотря на отсутствие всех заявленных в анкетах пороков сердца, сосудов и пазух, Розенберг прилично пыхтел. Готфрид Эдуардович ждал. Однако заметив, что мы с Илоной на последнем ряду начали переписку – не онлайн, а на полях тетради (попробуй объясни молодежи, что это!), – Готфрид Эдуардович родил главное крылатое выражение сезона 2000/2001: «Надеемся, что товарищ Розенберг вскоре закончит свой адюльтер с доской и мы продолжим».

Адюльтер с доской! Это стало фразеологизмом, обозначающим тщетные усилия на ниве отношений, а во втором значении – половой акт с сильно пьяным, спящим, временно неживым партнером.

Я по сию пору пользуюсь этим выражением.

Все лицейские годы, где-то начиная класса с седьмого, когда я туда пришел, нас с регулярностью ошибок Гидрометцентра возили по музеям и усадьбам.

Поскольку Лицей считался интеллигентским, а класс биолого-химическим, нам хотели привить одновременно эсхатологическое видение мира и любовь к лишайникам. Для достижения этой цели нас вели, например, на «долгожданную выставку растений семейства кардиоптерисовых в музее им. Тимирязева». Там к нам выходил мужик в очках, которые будто только что обмакнули во фритюр, и говорил:

– Что же, пора уже начать разбираться в таксономии двудольных!

После чего вся грядущая жизнь вырисовывалась нам в красках еще более трагических, чем даже получилось в итоге. С учетом ипотек, казаков с нагайками и программ Малышевой по утрам.