Забытое королевство - стр. 22

Пологий спуск с нашего холма к рынку шел по мощеной улочке, посредине выложенной плитняком. По обе стороны возвышались покосившиеся продовольственные лавки и мастерские, где изготавливали необычайной красоты латунные висячие замки в народном стиле или тибетские сапоги. За мрачными фасадами скрывались уютные, украшенные резьбой жилые помещения.

В нижней части дорога становилась крутой и извилистой – это, как я обычно рассказывал друзьям, был самый “опасный” для меня отрезок на пути из города или в город. Здесь на ступеньках домов восседали крепко сбитые матроны-наси – они пряли шерсть, вязали, продавали фрукты или просто обменивались сплетнями. По отношению к дамам, вне зависимости от народности, я всегда использовал обращение “мадам”. В Китае это воспринимали хорошо – почему бы, подумал я, не поступать таким же образом и в Лицзяне? Вскоре после того, как мы обосновались на новом месте, мои прогулки в город стали ежедневной привычкой, и некоторые из женщин, мимо которых я проходил, стали приветствовать меня фразой “Куда направляетесь?”. В ответ я всегда улыбался и говорил: “Мадам!” Через несколько дней одна из женщин, которую я снова назвал “мадам”, поднялась и угрожающе двинулась на меня.

– Каждый раз, как проходишь мимо, ты называешь нас manda (дура)! – закричала она. – Еще раз это скажешь – и я тебя так отделаю, что мало не покажется!

Она была в бешенстве. Остальные женщины покатились со смеху. Я со всем возможным в такой ситуации достоинством попытался объяснить ей, в чем дело.

– Мадам, – ответил я, – это такое вежливое обращение. По-итальянски оно звучит как Ma Jama и значит то же самое, что по-китайски “Ма Да Ма” (мать великая мать). Даже у наси женщинам в возрасте говорят “дама”.

Не знаю, поняли ли они меня, но с тех пор я не перестал называть их “мадам”, и каждый раз какая-нибудь из женщин притворно сердилась на меня.

– Он опять назвал меня дурой! – восклицала она.

– Ну погоди, мы до тебя доберемся! – хихикали остальные. Это были не пустые слова: иногда они пытались выхватить у меня трость или тянули меня сзади за штаны, но потом всякий раз просили прощения и дарили мне в утешение апельсин, пару грецких орехов или пьяную сливу (их по нескольку месяцев выдерживали в крепком вине). Темными ночами они провожали меня вверх по холму, освещая путь горящими сосновыми лучинами-миньцзе.

У подножия холма дорога разветвлялась надвое. Одна тропа шла вдоль канала, огибая гору, а другая пересекала каменный мостик и вливалась в рыночную площадь. Просторная площадь посредине была вымощена булыжником, а по краям – крупными каменными плитами. Вероятно, то была единственная на весь Китай рыночная площадь, которая ежедневно тщательно мылась, притом силами самой природы. Рано утром шлюзы канала, который огибал подножие горы и проходил, таким образом, немного выше, чем другие протекавшие через город потоки, открывали, и площадь по щиколотку заливало водой – она лилась около часа, унося всю грязь в нижний рукав реки Лицзян по другую сторону рынка.