Забытая армия. Французы в Египте после Бонапарта. 1799 – 1800 - стр. 27
«Клебер еще до установления Империи предлагал мне возглавить государство: “Вы, Моро и я – мы же прогоним этих каналий, не беспокойтесь”. Но я не считал, что ситуация созрела, и к тому же был искренним республиканцем. Я не слишком хорошо понимал, как далеко они готовы зайти, и, возможно они сами этого не знали, если вообще не были жертвой обмана Бурбонов или их агентами»[58].
В январе 1819 г., вспоминая о Клебере, Наполеон опять коснулся того же сюжета:
«Он не любил Революцию. Когда [я] вернулся из Италии, они с Каффарелли хотели захватить власть, видя в ней лишь средство быть на виду (paraître), иметь женщин и деньги. Он пользовался поддержкой Сийеса. Он сказал мне: “Я дам вам Рейнскую армию. Ну да вы ведь и сами можете сделать всё, что захотите, имея Итальянскую армию. Что вас пугает?”»[59].
А. Лоранс принимает эти утверждения Наполеона за чистую монету[60], однако, на мой взгляд, бывший император, ведя на острове Святой Елены свою последнюю битву – за место в памяти потомков, в данном случае все же выдавал желаемое за действительное. Ни Моро, ни Каффарелли, ни Клебера уже не было в живых, а потому опровергнуть его они не могли. В трактовке же Наполеона все трое выглядят, с одной стороны, «брюмерианцами до брюмера», то есть тем самым освящают своими именами его будущий переворот, с другой – людьми, в отличие от него самого лишенными государственной мудрости, не слишком далекими и готовыми пожертвовать Республикой ради низменных интересов. Однако, как мы видели ранее, Клебер отнюдь не стремился к богатству, да и в отношениях с женщинами проблем не испытывал, а потому едва ли ради всего этого стал бы затевать государственный переворот. Кстати, и к «Рейнской армии», точнее – к Рейнско-Мозельской, он, в отличие от Самбро-Маасской, прямого отношения не имел и вряд ли стал бы так уверенно обещать ее поддержку.
Впрочем, дело даже не в деталях этого гипотетического разговора, а в том, мог ли он состояться вообще? За время Революции Клебер неоднократно находился под угрозой репрессий. В последний раз такая участь миновала его лишь за три месяца до приезда Бонапарта в Париж. Весьма сомнительно поэтому, что он стал бы столь откровенно говорить на смертельно опасную тему с практически не знакомым ему человеком. А именно таковым Бонапарт оставался для него даже несколько месяцев спустя после начала их сотрудничества. 11 мая 1798 г., накануне отплытия в Египет, Клебер писал своей приятельнице мадам Шатожирон о Бонапарте:
«Я всё еще его совсем не знаю. Он так внезапно появился на сцене и сумел так рано обрести большой авторитет, а его возвышение было столь стремительным, что на том расстоянии, на котором я находился, мне было невозможно за ним наблюдать и его изучить. Однако в предстоящих событиях мне надо его узнать. Там, в непосредственной близости от него, я постараюсь постичь его особенности через те средства, которые он станет использовать для достижения задуманных им грандиозных результатов, а его характер – через поведение в тех необычных ситуациях, которые неизбежны в столь чрезвычайных обстоятельствах»