Заблуждение велосипеда - стр. 38
Мама и няньки всякие, домработницы почему-то считали, что я мешаю папе отдыхать и лечиться. Что не надо меня пускать к нему в комнату, когда он лежит.
И вот я сижу в комнате с зеркалом, в своей кровати, отправленная, очевидно, на «дневной сон» после обеда. Где-то в другой комнате мама разговаривает по телефону. На кухне бренчит посудой очередная Анна Даниловна. Брата нет. Я прислушиваюсь – кто где находится, не идет ли кто ко мне, и решаюсь на рискованное мероприятие – пробраться в комнату к папе, которого нельзя тревожить.
Слезаю с кровати. Тапочки. А ну их, они шлепают, они меня выдадут. Иду босиком. Прохожу мимо зеркала, стараясь не смотреть на него – сейчас начнет строить рожи или вообще затянет туда, за стекло.
Смотрю в сторону и больно натыкаюсь на угол стола.
Уй-а, уй-а!.. Больно как…
Так, тихо, а то услышат. Тру ушибленное место. Иду дальше. Теперь надо тихо-претихо открыть дверь и разведать обстановку.
Тренькает параллельный телефонный аппарат – мама куда-то звонит.
Совсем уж было собираюсь выйти из комнаты, но сквозь стеклянную дверь кухни вижу – в коридор направляется Дора Ефимовна, или как ее, с кастрюлей в руках.
Надо ждать, пока она уместит кастрюлю в холодильник и уберется обратно. Ага, а если она ко мне заглянет? А я совсем даже не сплю, а стою около двери. Скажу, писать захотела.
Домработница долго, как нарочно, возится с кастрюлей в холодильнике и уходит.
Теперь быстро-пребыстро открываю дверь и в три прыжка – к двери папиной комнаты.
Заглядываю.
Папа лежит на диване, с газетами.
– Лев, Левльвович… – шепчу я.
Он опускает газету и смотрит на меня.
– Лягушонок пришел! Ну-ка иди скорей сюда, лягушонок…
Папа снимает очки, и мы возимся, копошимся, хохочем и колбасимся у него на диване. А еще можно просто подпрыгивать на пышных подушках и орать:
– Я лягушонок-квакушонок!
Вот кто меня любит, вот кто мне рад всегда!
Потом добрый лев угощает напрыгавшегося Квакушонка калорийной булочкой. И Квакушонок снова прыгает!
Пока в комнату не приходит мама и не говорит с досадой:
– Ну вот, теперь жирные пятна на обоях…
Мы с папой мечтали о собаке. Папа, конечно, мечтал гораздо дольше, чем я. Наверное, тоже с детства. Но какая уж там собака – жизнь в Гомеле в годы Гражданской войны, потом коммуналка на Покровке, бездомье, война, послевоенная порция бездомья уже вместе с мамой и родившимся братом.
В квартиру на Каретном они въехали только в шестидесятом году. А в конце зимы семьдесят второго папа стучал рукой по столу и кричал:
– Я хочу иметь собаку! Я хочу иметь собаку во что бы то ни стало!