Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции - стр. 4
В рассмотрении изложенных выше примеров я исходила из ряда общих тезисов, назвать которые считаю необходимым, для того чтобы высказанное разместилось в нужном исследовательском контексте:
1. Риторическая организация текста является экспликацией его прагматики.
2. Организация текста (высказывания) определяется тем прагматическим контуром, в который он встраивается.
3. Под прагматическим контуром мы понимаем форму социального контекста, созидаемую посредством данного высказывания (текста). Следовательно, при анализе мы можем двигаться от контура к тексту. Мы можем пытаться интерпретировать определенную речевую форму, анализируя социальный контекст ее употребления и, наоборот, двигаться от речевой формы к форме контекста.
Одна из таких корреляций – отношение между агентивной формой фольклорного жанра и спецификой контекста, – и составила предмет нашего внимания:
Данные синтаксической типологии языков говорят о том, что существуют два разных подхода к жизни, которые в разных языках играют разную роль: можно рассматривать человеческую жизнь с точки зрения того, «что делаю я», т. е. придерживаться агентивной ориентации, а можно подходить к жизни с позиции того, «что случится со мной», следуя пациентивной… ориентации[4].
Человек, обозначая себя в речи в качестве пациенса, оказывается индикатором или реципиентом параметров действительности, но не субъектом, изменяющим эти параметры. Это представление закреплено структурой неопределенно-личных конструкций русского предложения (мне весело, мне грустно, мне думается и пр.), характерных и для фольклорного синтаксиса.
Можно предположить, что неагентивносгь, отмеченная Вежбицкой, как характерная черта русского языкового сознания обусловлена определенными характеристиками русской культурной реальности[5].
Безличные предложения фиксируют когнитивные модели, сформировавшиеся в национальном сознании и соответствующие прототипическим положениям дел. Занимая в ситуации центральную позицию, человек вместе с тем над ней не властен. Он подчинен некоторой – внешней или внутренней – силе[6].
На фоне общей установки на исходную активность именно «сил», а не человека, переход к агентивности речи оказывается особенно значимым. Знающие о том, что инициатива в изменении реальности не принадлежит человеку, отдают себе отчет в степени ответственности за проявление собственной инициативы. Использование форм первого лица в активном залоге предполагает максимальный градус ответственности. Дело, совершаемое таким высказыванием, и его результат – полностью под ответственностью говорящего