Японское искусство войны. Постижение стратегии - стр. 19
Двое переводчиков утверждают, что Мусаси имел в виду следующее: люди иных, помимо воинского, сословий, предпочитают смерть жизни только тогда, когда долг или страх навлечь на себя позор заставляют их поступать так. С точки зрения грамматики такое прочтение возможно, но Мусаси явно имеет в виду не это. Один переводчик вообще меняет смысл последней строки на противоположный: что якобы Путь воина и пути других сословий совершенно различны. Представляется, что подобные прочтения сложились под влиянием тех самых предубеждений, которые Мусаси как раз и отвергает.
В оригинале Мусаси перечисляет: монахи и монахини, крестьяне и «даже те, кто ниже их», то есть ремесленники, торговцы, отбросы общества и неприкасаемые. При жизни Мусаси древняя японская сословная система была в высшей степени статичной и указом властей превратилась в фактически кастовую. Большинство людей появлялось на свет с предуготованным для них родом занятий, у них не оставалось никакого другого выбора, как принять его; этот род занятий становился их долгом и основанием их существования. Единственной альтернативой была смерть.
Но в мире Мусаси существовало несколько градаций смерти. Была смерть социальная, была смерть физическая. Некоторые, пережив смерть социальную, добровольно выбирали смерть физическую, и такой выбор всегда почитался, если он был должным образом оформлен. С другой стороны, люди, утратившие предназначенный им путь, могли бежать и заняться презираемыми профессиями неприкасаемых, например, стать лудильщиками, коробейниками, могильщиками, сапожниками и т. д. Они также могли вступить в мир париев, мир проституток, сводниц, аферистов и актеров. Впрочем, не был закрыт для них и путь в монастырь.
Примечательным фактом японского общества XVII столетия является то, что всем людям, вне зависимости от рода их занятий, вовсе не обязательно было связывать смерть с долгом или совестью, чтобы понять ее неизбежность. Простые крестьяне так же часто смотрели в лицо смерти, как и воины, за исключением разве что тех воинов – представителей высшего сословия, для кого боевые искусства были приятным времяпрепровождением. Политика сёгуната заключалась в том, чтобы держать людей в неведении относительно своей судьбы, и буддизм, говоривший об исчезновении смерти, был властям совершенно не нужен.
Крестьяне, составлявшие в то время четыре пятых населения страны, платили такие высокие подати, что все время находились на грани голодной смерти. Нередко грозила им и бурэй-ути («смерть за дерзость») – когда рядом с ними проходил самурай. Поэтому, кем бы ни был человек, воином или крестьянином, не столько традиционная буддийская культура напоминала людям о смерти, сколько близость смерти в каждодневной жизни пробуждала их интерес к буддизму.