ЯблоковСад. Воспоминания, размышления, прогнозы - стр. 35

Я был коммунистом. В коммунистах в советское время были все, потому что любая активность была возможна только в рамках коммунистической идеологии. В любой публикации нужно было написать: «Карл Маркс (или Ленин) сказал то-то», и дальше можно развивать из этого что-то абсолютно антимарксистское. Но поклониться в сторону классиков марксизма нужно было обязательно.

Будучи коммунистом, я придерживался «теории малых дел». Я понимал, что исправить коммунистическую партию невозможно, но в моих силах не допустить в моем окружении никакой гадости: ни политической, ни моральной, ни какой-то еще. Была, например, девятка молодых людей, которая протестовала против вторжения в Чехословакию. В нашем институте обсуждения были, конечно, и при обсуждении Александр Александрович Нейфах сказал: «А я поддерживаю их. Я, если бы знал, тоже вышел бы». Он потом подписывал письма в защиту участников демонстрации на Красной площади. А он тоже был членом партии. Мне пришла команда исключить из партии Нейфаха. А как исключить Нейфаха? Я не могу, он для меня авторитет, и моральный, и человеческий. Я говорю: «Я не буду исключать Нейфаха». Кончилось тем, что я получил замечание по партийной линии.

Вступал я в коммунистическую партию очень забавно. Это было общее собрание в Институте морфологии животных им. Северцова в комнате, в которой сейчас директорский кабинет.

Я был секретарем комсомольской организации. И мне задают вопрос: «А кто ваш идеал в науке?» Я говорю: «Как кто? Шмальгаузен». Я тогда только начал заниматься наукой и увидел Шмальгаузена, увидел, как он вел себя в годы лысенковщины, не согнулся, не изменил своим позициям, ушел со своих постов, занялся сравнительной анатомией. И он мне нравился. Все собрание всполошилось: «Как Шмальгаузен? Вашим идеалом должен быть Ленин или Маркс». Но в коммунисты меня приняли.

А в 1988–1989 годах, когда начались гласность и перестройка, мы очень многого не знали. В Советском Союзе прошлое было запретной темой. Даже в семьях родители боялись говорить детям о том, что происходило с ними, о том, что было рядом, может быть, во время сталинского террора. Мне моя мать о своих приключениях в годы сталинизма рассказала только тогда, когда я был уже доктором наук. А отец мне так ничего и не рассказывал. Он мне даже не рассказывал, что он был в Америке в командировке, это тоже считалось опасным. Поэтому для меня, конечно, все эти разоблачения были нарастающим шоком. Они начались не обвально в 1989 году, а исподволь, с конца 70-х годов, когда появился «Один день Ивана Денисовича» и все такие вещи. Когда произошли первые свободные выборы, началась гласность и многое открылось, я заявил о выходе из партии. Владимир Михайлович Десятов (такой был депутат с Дальнего Востока) убедил меня подробно объяснить мою позицию по поводу коммунистической партии. Он опубликовал это в какой-то местной газете: целый разворот моего объяснения, почему я выхожу из партии. А я просто не видел покаяния, не видел в партии сожаления по поводу этих сталинских преступлений. Если бы покаяние состоялось, то я бы остался в партии. А раз покаяния нет, то нет и осознания преступлений. И я не хотел быть лично ответственным за те преступления, которые я не совершал.