Я – живой! - стр. 2

Поход в баню это была настоящая русская традиция. Именно в общественную, центральную. Где собирается вся деревня. Туда идут, как на праздник. С красивыми сумками, в которых лежат полотенца беленые, обязательно их кладут сверху, чтобы показать, какая хозяйка. У некоторых они накрахмаленные, у некоторых насиненные, некоторые на клее выпаривают. А мыло! У всех сваренное по – собственному рецепту. Кто на розовых лепестках, кто на чабреце, кто на мяте. В общем, баня – это триумф тщеславия. Здесь собирается весь цвет бабский. Хотя у каждого во дворе своя баня есть. Но общественная – это находка новой власти. Своего рода служба безопасности. Все сплетни собраны в одно ухо, которое без бумаги все записывает, доносит кому нужно. Конечно, этот агент – билетерша. Очереди специально создает, чтобы народ сидел долго, разговоры завязывались тематические, ругань была нешуточная.

Детвора тоже любила ходить в общую баню. Они запах ржавых труб и пара принимали за наркотики. Потому что у них там поднималось настроение, они придумывали новые бесовские игры. Родители так и говорили: «Хватит беситься! Успокойтесь! Сядьте рядом». Но эти угрозы нисколько детей не смущали, они знали средство гипнотического успокоения взрослых, – прижимались к мамкам на секунду, пока те не продолжат диспут. Услышав первые звуки споров, дети тут же убегали в другой угол, начинали бесовские игры вновь.

Афанасий вырос из детских развлечений, считал себя взрослым. На чердаке, закатив глаза, глотал дым, хватавший за горло, наслаждался смогом. Пару раз кашлянул, но он же мужик, не то что эти двенадцатилетние пацаны – соседи. Даже сплюнул, как отец, в жесткую солому, которая сушилась на чердаке. Или это было продолжение крыши? Теперь уже неизвестно. Неожиданно во дворе залаяла собака. Афанасий вздрогнул, прикрыл ладошкой рот, одноглазый прижался к щели в крыше, успокоил, что на курицу пес набросился. Все вздохнули, но решили пора уходить, пока их здесь не застукали. Да и Афанасию нужно бежать в баню, мамке помочь младших братьев с полотенцем на голове домой доставить.

Они выскочили по – быстрому из своего убежища, шустрее, чем забирались и не заметили, как одноглазый не до конца затушил сигарету. Она мягко легла на солому, издавая струю коварного дыма.

Огонь полыхнул в то время, когда Афанасий в бане докладывал маме, что все в порядке, он не видел, как оранжевые языки слизывали крышу, сжирая все вокруг. Пожар выхватывал все больше и больше соломы с чердака. Жар распространялся так быстро, будто спичка зажглась и потухла. Дом трещал в костре, освещая темное небо, как факел. Хруст был такой будто огромный великан проглатывал на ужин добротный деревянный сруб. Стекла вдребезги разлетались в стороны, перины, подушки, сундуки пошли на закуску. Дым черным облаком окутывал фундамент, ненасытный пожар доедал последнее остатки дома. Двое соседей прибежали с ведрами. Но тушить было уже нечего. Крики односельчан, бежавших из общественной бани, дошли до поселкового сборища мужчин. Отец шатаясь бежал навстречу Афанасия. Он не стал разбирать профилактика это или злобный выброс адреналина, вырвал доску из штакетника вместе с ржавым гвоздем и рвал спину сына на мелкие куски мяса. Он его убивал. Афанасий лежал лицом вниз, не дышал. Мать причитала над телом сына. Она бросалась закрывать его собой. Но пьяный хозяин сгоревшего дома с красными глазами, размахивал палкой во все стороны. Соседи оттащили мать от сына. Крепкие мужики боялись выхватить палку, отошли в сторону тоже. Только когда погорелец изнемог от ударов и отполз рыча, как подстреленный медведь в сторону пепелища. Тогда соседи схватили Афанасия под руки, потащили обмякшее тело подальше от изверга. Они его спрятали на сеновале в конце деревни.