Я – телепат Сталина - стр. 29

То, что на этот раз повод для встречи был особенным, я понял на вокзале. Посланец фон Хелльдорфа, майор, встретил меня на перроне, что было само по себе необычно. Узнав, что фон Хелльдорф отправил за мной машину и что мы поедем куда-то за город («в одно тихое местечко», как выразился майор), я забеспокоился. Я заподозрил, что фон Хелльдорф решил похитить меня, чтобы получить с меня свое «шпенде». Пусть я и не подданный Германии, но что с того? От нацистов всего можно было ожидать. Мне явно не следовало принимать предложения фон Хелльдорфа. С другой стороны, я еще имел в планах выступать и в Берлине, и по Германии, и мне не стоило ссориться со столь влиятельным человеком. Странно, но мои выступления не запрещались нацистами, несмотря на то, что я не скрывал своего еврейства. Да это и невозможно было скрыть при всем желании. Впоследствии я узнал возможную причину. Оказывается, все мои выступления посещались нацистскими специалистами по психологии. Они пытались разгадать загадку моего феномена. Нацисты считали, что способности «неполноценного» еврея не могут быть загадкой для «полноценных» арийцев. Интерес психологов прятался в волне общего интереса, они вели себя скромно, стараясь не выделяться из толпы, поэтому во время выступлений я ничего подозрительного не замечал. Скажу честно: мои выступления в Германии были не просто выступлениями. Они имели для меня гораздо большее значение, поэтому я и продолжал выступать там до 1937 года. То был мой личный вызов антисемитам. Я, еврей Велвел Мессинг, представитель «неполноценной», по их мнению, расы, демонстрировал способности, ставившие в тупик «полноценных» арийских профессоров. Некоторые профессора приходили ко мне на выступления не инкогнито, а открыто. Задавая вопросы, они называли себя, думая, что тем самым вгонят меня в смущение. Им очень хотелось разоблачить меня как шарлатана, но у них ничего не вышло.

Проклиная себя за легкомыслие, я сосредоточился на майоре. Он сидел спереди, рядом с водителем, а я – на заднем сиденье, так что мне был виден только его затылок. Это существенно осложняло мою задачу. Затылок – не лицо, он менее «выразителен» для меня. Но зато мне никто не мешал сконцентрироваться. В салоне нас было трое: я, майор и водитель. Водитель думал о предстоящем ему вечером свидании. Мысли майора были более разносторонними, он думал обо всем понемножку: о службе, о своей жене, о сыновьях, о том, что кто-то из его товарищей уже стал штандартенфюрером[49], о чем-то еще думал. Но вот про меня он не думал. Он просто выполнял приказ фон Хелльдорфа встретить меня и отвезти на виллу, расположенную по такому-то адресу. Я уже собирался внушить водителю, чтобы он отвез меня обратно на вокзал. Но, обернувшись, я увидел, что за нами едет еще одна машина. В задней машине сидело четверо мужчин в штатском. Я понял, что это наше сопровождение. Наличие второй машины осложняло дело. Вступить в мысленный контакт с теми, кто в ней сидел, не представлялось возможным. Если наша машина вдруг изменит курс и поедет в обратном направлении, люди из второй машины могут вмешаться. Возможно, начнут стрелять. Перестрелка с погоней на оживленном берлинском шоссе грозила мне весьма серьезными неприятностями. Возможно, что и смертью. С одной стороны, я чувствовал, знал, что умру не здесь и не сейчас, с другой стороны – не ошибаются только мертвые. Подумав, я решил отложить свое бегство до более удобного момента. Если меня станут держать взаперти, под охраной, то у меня будет больше возможностей для побега, чем сейчас. Можно внушить охраннику, чтобы он поменялся со мной одеждой и так далее… Я приказал себе набраться терпения.