Я тебе не ровня - стр. 29
Андрей не удержался и оглянулся; заметил боярыню Ксению с Машей, увидел Наталью, мельникову дочь, и ее…рыжую. Стояла рядом с дедом и вослед смотрела. И не кому-то там, а ему. Это Шумской знал наверняка. С того сердце наново трепыхнулось, подсказало – так-то еще никто не провожал в поход, будто благословляя.
Пока тащились обозом до Ржавихи, о многом Андрей передумал. Понял уж, что славница ему нравится, да только одна худоба с того и ничего иного. Взять хучь Демку с Наталкой – никакой радости с их милования, а одна токмо беда.
Шумской муж хоть молодой, а неглупый, вмиг догадался, что надобно прекращать гляделки опасные, и разговоры конюшенные. И все время, пока грузились на ладьи, пока шли тихой глубокой рекой навстречу ворогу, увещевал себя и смог унять трепыхания ненужные. Затолкал мысли о золотой косе и ясных глазах Аришкиных подале, вроде как, излечился.
Утром второго дня похода сошлись в узкой протоке с ляхами и там уж не до девок стало!
Разбойные отряды – дело опасное, в них одни куражливые мужи! Супротив их лихости одна только выучка и помогала. Те-то смерти не опасались, знали, поди, на что идут, а вот ратники свою работу делали, и хотели вернуться по домам и не абы как, а без увечий лишних и с добычей.
Как только в утреннем апрельском тумане проорал дозорный, что ляхи близко, вёсельные вои налегли, поддали ходу, а те, что мечными спали – подобрались и воздали перед боем требы кто кому. Власий Пименов поминал светлых богов, а Еська Сокол молился Богу единому. Но все, как один просили одного и того же – оберега.
Ладейный бой опасный. Беда в том, что тесно на кораблях-то и осклизло. Когда кровища зальет доски ладей, вот тут и берегись-поворачивайся! Оскользнулся, упал, тут тебя и запинают, и не поглядят, что ты боярин, да в доспехе, да крепкий. Андрей, зная про то, измыслил надёвку на сапог. Привязывал веревьем в подошве тонкую досточку ушитую гвоздями – поди опрокинься теперь! Своим бойцам велел так же сделать и в миг, когда вражеские ладьи уж поравнялись с ратнинскими, первым сиганул в самое пекло.
Прошелся Шумской смертельным вихрем по рядам ляшским, даром, что места мало и обоерукому воину развернуться негде! Порубил, порезал, мстя за все и сразу: за грабеж, убийства лютые, за мать, что через них попала в холопство-неволю, за себя, которому жизнь с рождения медом не была. Рубил со злости, но за собой чуял правду, а потому в отчаяние не скатывался.
На носу уж его десяток допинывал горстку уцелевших, а вот на соседней ладье дела шли не очень. Фаддей задержался малёхо с высадкой, и ляхи приняли на мечи первый его десяток – порубили в капусту! Шумской хоть и не любил боярича, но воевали-то на одной стороне, а стало быть, надо подсобить.