Я отвечаю за все - стр. 46

Покуда он обдумывал соответствующую кандидатуру, перетасовывая в голове своих сотрудников, аккуратно постучавшись, явился майор Бодростин, служака, застегнутый обычно на все крючки, дотошный, добросовестный и исполнительный. Правда, пылкостью его природа не наделила.

А может быть, это здесь было и к лучшему, без фантазий?

«Подкорректирую в случае чего», – подумал Штуб и рассказал майору о новых сведениях про Постникова, про Окаемову и про убитого бухгалтера Аверьянова. Бодростин слушал молча, с застегнутым выражением бледного лица.

– Что молчите? – спросил Штуб.

– Да сведения-то все от оккупированных, – сказал Бодростин своим значительным баритоном. – Сами знаете, товарищ полковник, народец такой – рука руку моет.

Штуб вспылил:

– А мы всех имели возможность эвакуировать?

– Но все могли пойти в партизаны.

– А партизаны так уже всех и брали? И стариков и старух? Вы сами когда-нибудь на оккупированной территории были?

– Бог миловал, – с усмешкой ответил Бодростин.

– Что вы этим хотите сказать? – жестко оторвал Штуб. – Что-то я вашу точку зрения перестаю понимать.

Майор Бодростин промолчал.

Штуб еще прошелся по кабинету и спросил мирно:

– Ясна задача?

– Не совсем, товарищ полковник, – ответил Бодростин. – Более того, задача для меня в принципе сомнительна. Народ знает, что Постников – изменник, что это установлено неопровержимыми фактами. Сейчас мы, выходит, дадим обратные результаты? Дадим обывателю и антисоветчику козырь в руки – они-де ошибаются. А разве мы можем ошибаться? Разве можем допускать брак в работе? Мы есть орган карающий…

– Вы меня не учите, какой именно мы орган! – бешено вскипел Штуб. – Вам приказано, и извольте выполнять. Экой какой нашелся на всех карающий меч…

Бодростин молчал, на лице его не было решительно никакого выражения, он знал твердо, что время работает на него и что «карающий меч» еще обернется в его пользу.

– Исполняйте! – велел Штуб.

Майор ушел, бормоча по пути, что «это собес», а Штуб вызвал машину, чтобы уехать, наконец, домой.

Проклятый Яковец все-таки заявился в Дом колхозника почти в полночь, когда Варвара, замученная всем этим днем, только что улеглась в девятнадцатой комнате. И нельзя было не ехать, потому что тогда Яковец, по его собственному выражению, «пострадал бы окончательно и непоправимо», в чем и сама Варвара, кстати, нисколько не сомневалась.

– Вы элементарный негодяй! – сказала она ему, спускаясь по широкой лестнице. – Таких, как вы, надо поголовно уничтожать.

– Так разве я возражаю? – униженно согласился конопатый подонок. – Разве ж я себя жалею? Я семейство свое жалею, детишек…