Я никогда не - стр. 12

– Я пока могу жить, – я вдруг поняла, что они приняли без меня ужасное, непростительное решение. – Ты звучишь убедительнее Кашпировского10, тебя надо записать на видео и показывать умирающим.

Я знала, что это я зря, но хуже расставания с моей квартирой было только расставание с моей серой обезьянкой в малиновых шортах, когда мне было пять – мама тогда посчитала, что я уже взрослая, и без спросу снесла обезьяну на мусорку.

– Кора, помоги мне с салатом, я же забыла его поставить, – и я вышла вслед за мамой. – Ты сейчас вернешься и скажешь, что неудачно пошутила, – сказала мне мама на кухне, закрыв там дверь.

– Это моя реплика, – мне было все равно, что я на себя навлекаю.

– Он твой старший брат, Корлан, и это позор, что мне приходится тебе об этом напоминать.

– Ну охренеть, – я была зла, но не хотела, чтобы Ермек Куштаевич и Гастон слышали каждое слово, и поэтому шипела со свистом, как слизеринская змея. – Мою квартиру, ты этому придурку отдаешь мою квартиру?

– Нет такого понятия в семье: твоя, его, – недавно мама приклеила ресницы, и теперь так активно моргала под их тяжестью, что это очень отвлекало, и солидность ее речи теряла всякий смысл. – Мы одна семья, и ты единственная, кто этого не понимает.

У меня было столько аргументов, что я даже не знала, с чего начать. Неужели это нужно объяснять, неужели это действительно происходит? Меня просто поражает, как из лишенной всякой чуткости, как из, мягко говоря, строгой тетки мама с Гастоном превращается в саму предусмотрительность, в женщину в равной степени сдержанную и очаровательную, щедрую и осмотрительную.

– Он мальчик, – сказала мама.

Гастон уезжал, потом он начал жить с невестой, и за это долгое время я забыла: моя мама могла сколько угодно казаться современной и сознающей свои права и свободы, но в ее душе плотно сидела древняя сексистка, для которой мужчина всегда выше по факту своего рождения, хорош по определению, а девушка хороша, только если вовремя сплавилась замуж, вовремя – это раньше, чем пришла пора волноваться. И когда я вспомнила это нехитрое рассуждение, я поняла, что спорить бесполезно.

Это не значит, конечно, что я не начала спорить. Я спорила так язвительно и долго, что мама оскорбленно сказала своим низким хриплым голосом, что я испортила обед, которого все так ждали – воскресенье, вся семья в сборе. Ермек Куштаевич сказал мне, что я довела маму, Гастон сказал мне, чтобы я не была такой материалисткой и не ставила личную выгоду выше счастья своей семьи. Я сказала себе, что они три козла, и отправилась домой, вернее туда, где еще я могла жить.