Я хочу пламени. Жизнь и молитва - стр. 32
В этом же самом году я, хотя всячески и сторонился девушек, но уже временами чувствовал к ним какое-то тупое влечение. В этом же самом году мы с Симеоном, этим старцем, отправились на богомолье к Тихону Задонскому. Это было Великим постом. Шли мы туда четыре дня. Эти дни были для меня сотканы из одного восторга радости. Тут я первый раз осознал, что из себя представляет религиозное странствование. В самом деле, в эти дни мне приходилось в себе самом переживать одну волну за другой, беспрерывный прибой к самым сокровенным недрам моего сердца красоты природы, радостной смены живой картины космической реальности за картиной еще лучше, еще прекраснее предшествующей. Вот выступали все новые и новые картины. Всюду новые поля, новые села, новые леса, новые горы, новые овраги, новые холмы, новые долины, новые люди, новые жаворонки, новые дрозды, новые зяблики, новые скворцы, а изнутри себя самого также чувствуешь и новые мысли, и новые чувства ― все новое! Ах, да как же хорошо! Вот и монастырь. Сердце переполняется умиленной радостью. Храм. Служба. Страстная среда. Необыкновенная служба. Дивный хор. Строгая жизнь монастырских насельников. Все это неотразимо на меня действует. Гостиница, богомольцев много. Гостинник ― благообразный старец-инок. Всюду царит монастырская строгость. Один только иеромонах Иосиф нарушает ее собой; он находится под опалой епархиальной власти. Он святой жизни, он прозорливый. Его осаждают паломники. Он под стражей. Симеон каким-то образом был им принят, подошел и я к дверям его кельи, он быстро вышел ко мне и как-то отрывисто сказал мне, что я через год буду на старом Афоне. Эти слова его глубоко захватили всего меня, и все мое существо всколыхнуло во мне.
Вот Великий четверток. Утреня началась в двенадцать часов ночи. Прекрасное чтение, дивное заунывное пение, самое поразительное содержание всей церковной службы этого великого дня ― все это сильно потрясало мое детское сердце. Тут я не раз думал, какое неоценимое сокровище ― и пение, и чтение в церкви! Но более всего меня еще в те годы моей жизни удивляло то, что мы имеем возможность не только знать Бога, но и беседовать с Ним, и всегда молиться Ему, и находить Его! Тогда, думал я, что было бы с землей, если бы все животные знали Бога и тяготели к Нему; тогда и у них были бы такие же самые церковные службы и такой же самый Великий пост, и они тогда и пели бы, и читали бы, и молились бы Ему. Тогда у овец была бы своя служба, у коров своя, у коней своя, у собак своя, у кошек своя, и все бы они в один прекрасный праздничный день подняли бы свои головы вверх, и вдруг все, смотря на небо, они и блеяли, и ревели, и вопили, и кричали бы, и Бог Святой слышал бы их! При такой мысли я от изумления сильно заплакал. Но вот кончилась утреня. В девять часов утра началась Божественная литургия. Служить ее начали собором. Первый раз я слышал такую литургию! Совершалась она величественно, а пелась она так хорошо ― особенно вместо Херувимской «Вечери Твоея Тайныя…», ― что у меня и слова нет, чтобы передать ее. За этой литургией Симеон и я причастились Святых Тайн.