Я хочу пламени. Жизнь и молитва - стр. 29

Девятый год мне. В этом году моей жизни я стал уже хорошо читать по-славянски. Приблизительно в августе месяце к нам в дом пришел из Пронского мужского монастыря послушник, по имени Степан, а впоследствии он был в том же самом монастыре иеромонахом Киридатом. Послушник этот был уроженец нашей Козинки. Раньше, до монастыря, он временами или юродствовал, или просто безумствовал. Так вот он и теперь, пришедши к нам в дом, просит мою маму, чтобы она отпустила меня с ним в монастырь на несколько дней. В этот день я только что с поля пригнал своих овец.

Когда я вошел в избу, то увидел этого послушника Степана. Поздоровался с ним и, узнав цель его прихода, я тотчас согласился, и вот мы в тот же самый день отправились в монастырь. В монастыре мне понравилось, и я остался в нем. На меня в первый же день какое-то мистическое произвела впечатление самая монашеская одежда, особенно мантия.

Она долгое время во мне вызывала какое-то странное чувство. Вся монастырская обстановка была для меня странной и даже загадочной. Некоторое время я ходил в своей сельской шубенке, а затем надели на меня подрясник. В скором времени дали мне послушание быть церковником. Это послушание состояло в том, чтобы я каждый день вставал за полчаса раньше всех и давал повестку идти в церковь, отпирал церковь, разжигал кадило, зажигал лампады и снова звонил в колокол. Так, говорю я, каждый день. С октября же и до апреля, кроме всего, я должен был отапливать церковь. Мне был только десятый год. Послушание для меня было тяжелое. У меня оттого, что я почти не разувался, ноги начали преть, открылись на подошвах раны. Не знаю, как они у меня зажили! Ноги болели около года. В то же время я сильно простудился; у меня на шее образовался такой большой нарыв, что многие думали, что я от него умру. Находясь под таким тяжелым по моим годам послушанием, я все же исполнял возложенное на меня это дело, и исполнял его безукоризненно. Братия меня любила. Настоятель тоже. Там был еще такой же мальчик, как и я, Федот, с ним-то вот мы и жили в одной келии. Подвижников здесь в мое время не было, но дух подвижнический в этом бедном монастыре все же витал. Старшая братия, что говорить, была вся примерная. Игумен Мелетий умел держать ее и строго, и отечески любовно. В этом монастыре я оценил самое послушание и радостно подчинился этой добродетели. Здесь я первый раз начал вдумываться в жизнь святых подвижников. Чтения житий святых во время обеда и ужина всегда оставляли глубокие следы в моем детском сердце. В этом монастыре на мою душу благотворно влияли только два человека ― это тот же самый послушник Степан и монах Вениамин. Последний впервые познакомил меня с книгой «Достопримечательное сказание отцов». Первый часто в саду около церкви сажал нас с мальчиком Федотом на пень, или на камень, или прямо на землю, сам же он, всегда стоя на ногах, всегда в таких случаях правую руку засовывал под подрясник, закрывающий левую часть груди, и, слегка повернувшись к нам правым боком, устремлял глаза в сторону и нежно и тихо говорил нам в роде нравственной лекции. Говорил он нам о молитве, о послушании, о посте, о частом призывании Имени Божьего, говорил он нам о том, как мы должны всегда знать и помнить, что Бог все видит и все слышит. Такие его частые отеческие речи глубоко запали в мое детское сердце! Однажды я долго находился в церкви, и вот быстро вышел из нее и для небольшой необходимости забежал за церковь и освободился около нее. Он это увидел. Здесь он мне ничего не сказал, но после обеда он взял меня за руку и повел в сад, и по этому делу он читал мне нотацию ровно два часа. Главная его мысль, которую он развивал мне, была та, что я осквернил то место, где совершалась бескровная жертва. ― И как это я дерзнул сделать? Это так на меня подействовало, что я после этого долго плакал, а затем исповедался в этом грехе и причастился Святых Тайн. Этот послушник не раз мне говорил, чтобы я ко всякой святыне, даже к кадилу и к кадильному углю, относился с большим благоговением. Один раз я подал священнослужителю кадило без огня. Он узнал об этом и велел мне в досужие часы читать псалмы. Так я читал три дня. Один раз я хлопнул сильно дверью его комнаты. Он также читал мне целый час по этому поводу нравоучение. В этой своей речи он больше всего говорил мне о том, чтобы я развивал в себе благородные отношения ко всем, а благородные отношения, говорил он, всегда тихи, скромны, осторожны. Помню, как я в своей келье начал душить клопов. Он узнал об этом и серьезно сказал мне: «Ты их не творил и не души, а заведи в своей келье чистоту, и их не будет». Бывало, приедут мои родители ко мне в монастырь. Он ведет их в сад или в лес и говорит им слово, говорит иногда час, а иногда и более. Но когда почему-либо расстроится, тогда он становится среди обители и говорит безразлично всем и каждому, сам же в это время покрывается горячим потом. Живя в этом монастыре, я все же чувствовал, что мне чего-то недостает, а чего, я и сам не знаю. Возможно, что я вследствие этого часто днем и ночью уходил в монастырский лес и там предавался молитве. Иногда на меня нападало уныние, и я нес его опять-таки в этот лес и там молитвою убивал его при помощи Божьей. Лес этот был для меня Божьим храмом. Но вот в монастыре этом произошла перемена и произошла она при следующих обстоятельствах.