Я хочу пламени. Жизнь и молитва - стр. 26
Вместо ответа я ее сам спрашиваю:
– Где находится Иерусалим и куда, в какую сторону мне нужно идти, чтобы найти его?
Женщина смотрит на меня с удивлением и улыбается и говорит мне:
– Я слышала, что Иерусалим находится в той стороне, где заходит солнце.
Я поклонился и снова ударился искать Иерусалим. Стало вечереть. Пришел я в Журавинский лес; пошел сильный дождь, загремел гром, я свернул с дороги и присел под куст. Стало жутко. Устал. Есть захотел. Не спится. Хочется скорее добраться до Иерусалима. На зорьке, по-видимому, я только уснул. Утро. При восходе солнца я оставил свой ночлег, пошел прежней дорожкой опять в Иерусалим. Только что я начал проходить лес, как увидел за собою погоню. Отец догнал меня верхом и вернул домой. Здесь я был хорошо наказан.
С этого года я начал учиться грамоте. Учил меня мой сосед С. Т. Тимошкин. После моего побега в Иерусалим мама моя еще более стала на меня смотреть с беспокойством. С этого года я уже сам начал ездить верхом и даже стеречь коней. Бывало, съедемся куда-нибудь в поле или в лес, детей нас много, пять, шесть и больше того. Вот мы тут рассуждаем между собою о прежних бывших когда-то разбойниках, о кладах, о курганах, в которых скрыты деньги; говорим о колдунах, которые очень боятся крестного знамения; говорим о самоубийцах, которым нет никакого прощения от Бога, говорим о некрещеных детях, внезапно умерших, как они один день в году являются людям и просят, чтобы кто-нибудь на них надел свой крест, ибо им некрещеным уже очень тяжело живется на том месте. Говорим о явлении умерших живым, говорим о том, что колдуны вырывают кости мертвых, толкут их в порошок и растворяют его с водкой и дают эту водку людям. Говорим о леших, о лесах, о домовых, о видениях, и весь день проходит в этом разговоре. Едем домой, голова полна всякого рода мыслями и образами от всего того, что от ребят в этот день услышишь. На восьмом году я уже стал учиться в школе. Школа была для меня настоящей тюрьмой. Учился я очень тупо. Я ненавидел и самую школу, и учителей, и детей, и учебники, и каждый раз я шел в нее точно на заклание. Однако проучился я в ней целых две зимы. За это время ох как много я поплакал! Мальчики как-то скоро выучивали свои уроки, а я сижу вечер, сижу ночь и ровно ничего не знаю. Отец, бывало, и бьет меня за мою тупость, но я ровно ничего не мог выучить. Но вот я начал уже читать. В это время я начал читать жития святых. Это была моя атмосфера. Я захлебывался от чтения про мучеников, пустынников, святителей, и ― удивительное дело! Среди всех святых я предпочитал Василия Великого и особенно Оригена. Последним я так увлекался, что мне казалось, будто он был ближе всех мне, но я сам не знаю, от кого я о нем слышал и почему именно он был так близок моему детскому сердцу; я совершенно не понимаю. Даже один раз я его видел во сне. Он был с котомкой на спине, длинноликий, безбородый, босой, с палкой в руке. <…>