Я хочу пламени. Жизнь и молитва - стр. 1

В оформлении использована гравюра Н.С. Гончаровой «Ангел Апокалипсиса»

Оформление переплета Петра Петрова

Так получилось, что имя архимандрита Спиридона (Кислякова), в свое время хорошо памятное многим тысячам православных людей, едва не кануло в реку времени. Неутомимый миссионер, одаренный проповедник, вдохновенный пастырь, бескомпромиссный служитель Христовой правды, он на сломе исторических эпох российской жизни оказался одним из тех, кто наиболее рано и глубоко почувствовал их драматическую неизбежность. С болью и сокрушением он искал причины произошедшего страшного перелома и, вновь и вновь переосмысляя свой многолетний церковный опыт, приходил к убеждению, что в основе всех постигших Россию несчастий лежит трагический факт отпадения христиан от Христа.

Родившийся в 1875 году в селе Козинка Скопинского уезда Рязанской губернии, Георгий Степанович Кисляков вырос в той русской народной стихии, которая на рубеже веков дала России самые разные примеры религиозного вдохновения – от Григория Распутина, до прп. Силуана Афонского. Егорий, как звали его в семье, с ранних лет отличался необычайной приверженностью Богу. Его воспоминания самым ярким образом описывают его детские вдохновенные и самозабвенные молитвы, поиски Творца в окружающем мире, искренние устремления уразуметь «божественное». Ранние попытки убежать в Иерусалим, жизнь восьмилетним мальчиком в Пронском монастыре, пешее паломничество к киевским святыням… Уже в четырнадцать лет он попадает на Афон, остается там на послушании в русском Андреевском скиту, потом долгое время проводит на Афонском подворье в Константинополе. Возвращается в Россию, на Андреевское афонское подворье в Петербурге. По представлению петербургского митрополита Палладия (Раева) он отправляется на Алтай, в распоряжение Макария (Невского), епископа Томского, известного миссионера и просветителя язычников. Несколько лет юноша участвует в ежегодных крестных ходах, открывает в себе незаурядный проповеднический дар, вместе со священникамимиссионерами спорит о вере со старообрядцами и проповедует язычникамбурятам…

Ко времени принятия в 1903 году монашеского пострига (и практически сразу же – священства) иеромонах Спиридон повидал очень многое в церковной жизни того времени, сам пережил и искушения, и восстания со дна падений. Сразу же после принятия сана он стал нести тюремное служение – проповедовать и беседовать с заключенными и каторжанами. Бездна человеческой боли, ужасного греха и невыносимого страдания открывалась ему в этих встречах. Необычайно одаренный чувством сопереживания, он «страдал со страждущими», входя в самую глубину людского горя. Неуживчивый, не склонный к компромиссам, стремящийся к правде Божией – он раз за разом входил в конфликты с теми, кто его окружал. Не давая спуску другим, споря и отстаивая правду, он в то же время неуемно строг и к себе. Читатель еще поразится, как искренне он перечисляет как свои множество страшных грехов, совершенных каторжанами и поведанных ему в горьких исповедях – точно по словам Достоевского: «Всякий из нас пред всеми во всем виноват!»[1] Во время первой русской революции его близость к заключенным и симпатии к ним послужили поводом для его ареста во время подавления карательной экспедицией революционной Читинской республики. Вскоре после этого он вынужден уехать на другой конец империи, на украинскую Волынь, в ведение знакомого ему по Алтайской миссии епископа Амвросия (Гудко). И там он не терпит архиерейской неправды и переходит в другую епархию. Первую мировую иеромонах Спиридон встречает в Одессе. В первые же ее дни он говорит резкую проповедь против войны, против убийства христианами друг друга – и вскоре после этого отправляется полковым священником на фронт.

Именно на фронте, среди неимоверного страдания и горя, поражающих его своей бессмысленностью, он переживает откровение, переворачивающее его жизнь. Вид немецких самолетов с нарисованными крестами, несущих смерть мирным людям (они бомбили колонну беженцев), внезапно поражает мыслью: если животворящий Крест Христов несет смерть, то христианство в человеческой истории потерпело поражение. Там, где в ожесточении и ярости христиане убивают христиан, не может идти и речи о стремлении к Небесному Царю. Нет оправдания тем, кто призывает благословение Божие на этот ничем не оправданный ужас войны ради непонятных целей. Скоро грянет возмездие всем, кто причастен этому обману, – к таким людям о. Спиридон, конечно, относит и себя. Этот переворот вынуждает его в растерянности искать выхода, отчаянно пытаться понять: что в эти дни должен делать христианин и священник? А тем временем неумолимо истекает отпущенный Российской империи срок, и вот уже везде: в войсках, в тылу, в умах людей – рушатся еще недавно казавшиеся неколебимыми устои, и лава безумия, гнева и смерти течет от фронтов в Россию. Течет огромная людская масса – измученная, озлобленная, потерявшая всякое уважение к жизни, лихо распевающая «Яблочко» и сквозь прищуренные в ненависти глаза глядящая на «буржуев».