Я, Хобо. Времена смерти - стр. 19
Да, дело было ещё в Касабланке. Приобретение не стало, конечно, событием, меня переродившим. (Я часто встречал в настоящих литературных произведениях такую фразу – малопонятную фразу.) Ну, возможно, я не совсем точен, может быть, и стало… Я же был ещё живой космач. На один вечер жизнь мою (поправляюсь: «моё время») книжка, конечно, определила. Отлично помню, что занят был чтением, созерцанием и обнюхиванием книжки я – полностью. Песенник Иеремии Джейкоба Райслинга с предисловием и комментариями гроссмейстера Хайнлайна. Сами песни я не очень хорошо понял (тут дело, уверен, в нотах, я не умею их читать, а звук сел, а Райслинг песни писал всё-таки), но предисловие на меня впечатление произвело громадное.
Я забыл её в Касабланке. Просто забыл сунуть в мешок, когда собирался. Я здорово нервничал, поскольку согласился умереть и готовился к смерти, но всё равно жалко и досадно. Где, у кого книжка моя сейчас? Хотел бы я просто подержать её в руках, понюхать, погладить. Просто так, прежде чем проглотить первый шарик спорамина и приступить к писанине всерьёз.
end of file
ввести код
2707
код принят
file 1.0
created: 15.09.124 UTC
subject:…
current music: MS2DO & Elena Starilova: «Crack’s And Loop’s 2001–2021»
txt:
Часть 1 Время смерти
проба, проба, проба никак мне не мрётся
Глава 1 Без названия
Яд пошёл в вены, нас оставили умирать одних.
Крайней из бокса, записавши стилом на пластике показания приборов, уплыла, не оглянувшись, бабушка Ноты, наш главный убийца. Бокс замечательно звукоизолирован, даже большой кулер в складках притолочной фальшь-панели работает бесшумно, какой-то он редко искусно центрованный, а может, просто новый. Бокс легко освещён; в неприятной тишине, в приятном свете мы молчим несколько секунд, и думаю, все, как на смотру, налево равняясь, глядим на закрывшийся люк. Потом кто-то из нас нервно, похоже на ик, хихикает, и мы хором подхватываем смешок и принимаемся ржать так громко, сколько позволяют нагрудные фиксаторы набрать в грудь топлива. Словно в нашем строю отмочена новая неожиданная шутка, оказавшаяся лихой. Впрочем, почему? Так и есть. Друг друга не можем видеть мы, прочно прикинутые на вертикально, по отношению к палубе, стоящих столах, но дружеские локти и ужас соседей в частности и группы в целом каждый чувствует великолепно. Мы ржём взахлёб, а потом начинаем шутить. «Кто последний сдохнет, тот вонючка!» – предлагает Нота Мелани-По. Взрыв хохота, хотя это плагиат. «А как ты узнаешь-то, кто был последним?» – спрашивает то ли Иван Купышта, то ли, кажется, Дьяк, я уже точно не узнаю голоса, поскольку мы начинаем хрипнуть. В глотке сухо, я изо всех сил произвожу слюни и глотаю их. «Элементарно же, младые! От кого меньше будет вонять по финишу, тот и был последним», – говорит Голя Астрицкий, его знаменитый бас. «Если вы, гады-девственники, не прекратите ржать, от вас всех будет вонять одинаково, кто бы ни был последним», – говорит Дьяк, я узнаю. Он от меня за Голей Астрицким, а Голя Астрицкий справа рядом со мной, а там дальше Нота, любовь моя, а за ней, последним в шеренге, Иван. «Дьяк! – зову я. – Враг мой! Кто из нас дохтур? Сколько нам осталось, Дьяк? Ну скажи нам, умоляю, ничего не скрывай, мы смелые люди, прямо в глаза, как своим!..» – «Дьяк, спаси меня, я не хочу умирать! – говорит с надрывом Нота. – Я так молода! В конце концов, я ещё не познала греха, ты что, не понимаешь?» Насколько я знаю, с Нотой не спали все без исключения присутствующие. Мы уже почти не можем смеяться, веки режет, потому что слёз нет. «Сколько тебе его нужно-то, греха этого?» – спрашиваю я. «Ба… ба… бабушку свою зови…» – выхрипывает Дьяк, и тут, очевидно, наступает катарсис: именно бабушка Ноты, Верба Валентиновна, главный врач Преторнианской Касабланки, несколько минут назад собственноручно, вручную то есть, впрыснула нам эксклюзивные, несколько месяцев рассчитываемые дозы Щ-11 в паховые вены… Нас убивали лучшие, квалифицированно. На нашу смерть работал целый институт.