Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы - стр. 62
Шишкова можно было б упрекнуть в излишнем радении о национальном, когда бы он сам, не зная языков, других за их знание завистливо презирал, – но он был к тому времени именитым переводчиком и академиком.
Вызов, брошенный Шишковым, стоит осознать: этот уроженец неведомой деревни возле городка Кашина посмел осудить едва ли не всю русскую аристократию, все виднейшие фамилии, всё просвещённое общество, столь гордившееся своим наконец обретённым европейским лоском и отличным французским выговором.
Это уже были не шутки Фонвизина, потешавшегося над тем же самым, – в случае Шишкова борьба с галломанией стала последовательной работой влиятельного государственного мужа.
Когда мы вспоминаем те едкие эпиграммы, что будут на Шишкова направлены, – а из них можно составлять отдельные сборники, – надо отдавать себе отчёт, что порождены они были не в последнюю очередь чувством спесивого недовольства: кто смеет нам указывать? что это за деревенщина, дослужившаяся до вице-адмирала?
«Не знаю, на каком языке молится он Богу, может быть, ни на каком, – напишет однажды Шишков о своём младом современнике. – Часто судит о нравственных вещах, и больше всего превозносит вольность, которая, по его понятиям, в том состоит, чтоб не считать ничего священным, не повиноваться ничему, кроме страстей своих. На двадцатом или двадцать пятом году он по смерти вашей делается наследником вашего имения. О, если б вы лет чрез десяток могли встать из гроба и посмотреть на него! Вы бы увидели, что добываемое из земли с пролиянием пота десятью тысячами рук богатство расточает двум-трём или пяти обманывающим его иностранцам… А ваш и супруги вашей портрет, не прогневайтесь, вынесен на чердак и приносится только, когда надобно посмеяться, как вы одеты были странно. Вы бы узнали, что не только на могиле вашей он никогда не был, но и в церкви, где вы похоронены, или, лучше сказать, ни в какой. Вы бы увидели, что он над бабушкой своею, чуть дышущей, хохочет и говорит ей: Лукерья Фёдоровна, скажи что-нибудь про старину…»
Может быть, в этом пассаже чувствуется некоторая огульная раздражительность – в конце концов, этим молодым людям ещё предстояло выиграть войну 1812 года.
С другой стороны, есть и такой факт: когда русские возьмут Париж, общее количество войск будет составлять 120 тысяч человек. Из них 45 тысяч… так и не вернутся домой! Останутся там, в Париже!
Разве нет в этих словах Шишкова прозрения о некоторых распространяемых в обществе вирусах, из которых вырастут со временем Достоевские бесы?
У всякого в России – свой колокол; Шишков звонил в свой.