Высшая степень обиды - стр. 40

   Чуть позже я кое-что узнала  и  даже немного поняла его, хотя и не оправдывала – когда лодку с  Севера отправляли в длительный ремонт, на нее списывали со всех экипажей  самые, что ни на есть… сливки общества.  Ненадежные офицеры  сливались туда так же, как и дурные срочники.  Относительно вменяемой оставалась только верхушка экипажа, но и эти ребята, поставленные перед фактом такой подставы,  оказывались под прессом обстоятельств.  Виктору не повезло  – он сразу попал  в такой экипаж.  Но не сломался, не возненавидел службу во всех ее проявлениях, не спился, в конце концов.   Я тогда помогла, но это был  единичный случай, а еще имелась общая закономерность.  Он справился.

   Когда  оборзевшие старослужащие отказались стать в строй по сигналу тревоги, они были смыты  Усольцевым с коек струей воды из брандспойта.

    Пьяный бунт годков тоже был подавлен силами младшего офицерского состава.  Цель была – утихомирить, но не покалечить.  А еще приходилось уворачиваться от топора, снятого с пожарного щита на пирсе.  Свой авторитет в этой ситуации  Усольцев не завоевывал, он его насаждал силой.  И скоро уже говорили – летеха е…тый,  лучше с ним не связываться.

   Теперь же…   Паша  намекал  на то, что Усольцев сильно жалеет, и если  это правда…  И когда он вернется, а я вот так уехала…  Не острую  тревогу, но какое-то мучительно-беспокойное  чувство эти мысли вызывали.  Взгляд нечаянно упал на комод – оттуда на меня смотрел Николай Чудотворец.  Я поползла с кровати… и застыла.

   Я все сделала неправильно.   Неопределенность наших  отношений  сейчас, их незавершенность и  недосказанность…  все это оставляло иллюзию того, что между нами все еще протянута если  не стальная струна, как раньше, то  ниточка – точно.

   Так же, как и пьяного когда-то, сейчас я будто бы и отрицала для себя его вот такого – незнакомого, чужого,  предавшего меня Усольцева.  Но в то же время еще чувствовала своим. Иначе, почему мне так неспокойно на душе из-за того, что он сейчас в море?  Почему сжимается все внутри при одном только намеке на мысль, что он может спиться к чертям?!  Или просто одноразово ужраться в хлам и  отчебучить  что-то непоправимое?

   Поэтому все неправильно.  Душой  я была  все еще там – с ним.   Хотя физически  здесь – рядом с мамой… и коровой.  Господи…   Я же всегда чувствовала свою причастность  к большому делу, которым занимался муж, чувствовала себя живой частичкой флота и всей той значимой, напряженной  и очень важной жизни, которой жил  военный север.  И что теперь, здесь? Справлюсь я?  Если бы еще не эта злополучная корова…