Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - стр. 48
О, женщины! С международным праздником вас всех 8 марта!
Виновник сегодняшнего торжества стоит, обнявшись со своей Машей – точь-в-точь скульптурная группа из Виллы Боргезе, Уффици или Ватикана – я знаю? Если быть точным, не он обнимает ее, а она – его, нежно поглаживая своими тонкими пальцами лысину, лицо, шею. А он как изваяние – вот почему у меня и возникла музейная аналогия. Я пытаюсь понять ее жесты: счастливые? ласковые? бесстыжие? «Солнышко», – долетает до меня или это мне только кажется? Чтобы солнышком называть отца? Если не знать, что они отец и дочь, то можно принять за парочку, несмотря на возрастную разницу. Гордон классно выглядит для своих шести десятков (или трех двадцаток или двух тридцаток – как угодно читателю). Если бы еще не лысина… Что больше выдает возраст – седина или лысина? У меня то и другое, но в самой начальной стадии. Увы, лысеет не только голова. Взять хотя бы лобок. Почему прежде всего седеют виски? А сколько седых волос и залысин внутри! Имею в виду не только душу. Та как раз хоть и ухайдакалась от жизненных передряг, но лет на сорок потянет, никак не больше. Куда дальше, если даже сын ведет себя со мной как отец и время от времени читает мне нотации. Недавно вот прогуливались с ним по Ботаническому саду, и я не удержался и нарвал Лене нарциссов – так получил от него втык, знакомый мне сызмала всю мою жизнь: «А если бы все так делали…» – «Но так больше никто, кроме меня, не делает то, что делаю я?»
Гордона я знаю давно, хоть видимся мы редко, – он мало изменился, разве что заматерел, омужичился. Кто изменился, так это Маша – из разбитной девицы превратилась в преданную, заботливую, нежную дочку. Не представляю, как бы он выдержал без нее, когда на него всё обрушилось: помню его на поминках-прощалках по жене. Вот когда кончились Машины девичьи заморочки и закидоны (марихуана и экстези) и все тараканы из головы повылезли, а взамен пришла ответственность за отца, который, овдовев, ударился в отчаянный запой. На жене держался дом. Свой бизнес он забросил, с утра отправлялся на кладбище, возвращался пьяный в хлам. Я видел его на сороковинах: вконец измученный, опустившийся человек. Около Маши тогда вертелся приставучий вьюноша – ее бойфренд, уговаривая уйти с ним. Она скидывала его руку со своего плеча и в конце концов отшила – он обиделся и ушел один. Маша осталась с отцом.
О тех сороковинах я уже сочинил гипотетический сюжет со слов сиделки (рассказ «Сороковины»), которая приняла последний вздох умирающей и сдружилась с семьей вдовца: бабкой, сыном, дочкой. «Все в курсе дела», – заверила меня эта болтливая баба.