Вышивальщица - стр. 22
Арина сделала страшные глаза и вытащила из кармашка платья подаренный Настей шоколадный батончик.
– Что ты, что ты! – испугалась сестра Агафья. – Грешно в пост-то… Ешь сама. Всё равно ведь съешь.
– Я одна не буду. Давай пополам! В аду вдвоём веселей будет. – Глаза Арины смеялись, и Агафья не выдержала. Батончик они разделили пополам и съели, заговорщически поглядывая по сторонам и облизывая губы. Обёртку Арина закопала.
– А тебя до пострига как звали?
– Натальей крестили. Наташей.
– А можно мне тебя крещёным именем звать, когда не слышит никто?
– Можно. Тебе скажешь нельзя, дак ты всё равно назовёшь…
– Завтра приходи, я ночью яблок нарву в саду, угостимся.
– Грех это, до яблочного спаса рвать. Да ночью, да – скрадом! Накажет Господь. Кто ж тебя надоумил-то?
– Никто не надоумил, я сама. Тебе витамины нужны, ты же болеешь, вон, серая вся. В саду яблок много, все ветки усыпаны. Белый налив поспел уже. Грушовка. Ну и другие… почти поспели. Ночью плохо видно. Машка Горшенина ствол руками обхватит и раскачивает, а мы собираем, которые упадут. А которые не соберём, подумают, падалицы.
– Так ты не одна в сад пойдёшь?! – ужаснулась сестра Агафья.
– Не трясись. Мы с девчонками почти каждую ночь ходим, когда луна ущербная. При полной-то нельзя, увидят. Как стемнеет, в окно вылезем – и в сад! Должны же мы что-то есть? От ваших постов ноги протянешь.
Агафья не нашлась что возразить. Раньше рассказала бы настоятельнице, а сейчас не расскажет. Яблок в саду много. А доносительство, Аринка говорит, грех. Да и по лестнице подниматься стало тяжело. Хоть и молодая Агафья, двадцать шесть годков всего, а отдышаться после лестницы не может. Раньше-то взлетала как пёрышко. Аринка в свои двенадцать лет ещё не стала женщиной, и ей не объяснишь. А Агафья теряет каждый месяц много крови. Грех о таком говорить. Она и не говорит. Пьёт травяные отвары, да не помогают они – ни пастушья сумка, ни кошачья лапка, ни крапива…
Арина смотрела на притихшую монахиню и думала о своём. Пусть Агафья-Наташа верит в приметы и мелет языком. Только бы выздоровела. В монастыре лечить не станут, скажут, всё в руках божьих.
Но сестре Агафье не суждено было выздороветь. Она умерла за неделю до яблочного спаса, которого так и не дождалась. Хоронили её под проливным дождём, словно небо плакало, прощаясь. Арина долго разминала в руках глиняный мокрый комочек, прежде чем бросить его в могилу: земля в руке нагреется, станет тёплой и мягкой. Станет пухом. «Земля тебе пухом и царствие небесное» – прошептала Арина закаменевшими губами. Перед бросанием полагалось вспомнить и простить покойной все обиды. Но разве Агафья её обижала? Арина вдруг поняла, что любила эту неулыбчивую молодую монахиню с искалеченной людьми судьбой, никому и нигде не нужную, не познавшую любви, но хранившую её свет в тайном уголке души. А душа у Агафьи была прямая и честная.