Вышивальщица - стр. 11

Чёрная женщина, подойдя, перестала быть страшной, улыбнулась Арине и протянула руку ладонью вниз. Руку Арина проигнорировала и выпалила первое, что пришло в голову:

– Я умею читать и писать печатными буквами. Умею делать шпагат, и складочку, и боковое равновесие с рукой, и качельку умею. А… где же девочки?

– Поздоровайся! Руку поцелуй! – мать подтолкнула её в спину.

Арина поцеловала протянутую руку и подняла на настоятельницу глаза. Та ободряюще улыбнулась:

– У девочек учебные часы. После уроков прогулка, потом молитва и обед в трапезной. После обеда занятия в кружках, потом вечерняя прогулка, молитва, ужин и отход ко сну. Какие ты знаешь молитвы?

Арина только теперь поняла, зачем мать заставила её учить наизусть молитвослов. И обрадованно затараторила: «Отец наш небесный, живущий на небесах…» Слова она произносила невероятно быстро и с чёткой артикуляцией, а молитву закончила так: «Мой папа тоже живёт на небесах. А мы с мамой живём в городе, а хлеб наш насущный покупаем в булочной, мне нельзя, тренер не разрешает, а маме с Жориком можно».

Мать дёрнула её за руку и сделала строгие глаза. А потом обняла и не отпускала долго-долго. Поцеловала и подтолкнула к настоятельнице: «Иди, доченька, иди с Богом».

Арина хотела сказать, что не хочет – с Богом, она хочет с мамой. Но не успела. Настоятельница взяла её за руку и повела по дорожке к дому. Девочка оглянулась и помахала матери рукой. Мать помахала в ответ и скрылась за калиткой. Больше Арина её не видела.

В «интернате», который оказался приютом при монастыре Святого Целителя Пантелеймона, Арина прожила почти семь лет. Мать в её жизни больше не появилась.

◊ ◊ ◊

Больше всего на свете тридцатилетняя Зоя Зяблова боялась остаться одна. Новый муж, которому пришлась по душе Зоина трёхкомнатная квартира – в центре города, в кирпичном доме с хорошей звукоизоляцией, нелюбопытными соседями и чисто вымытыми парадными, – не скрывал неприязни к Зоиной дочери, плаксивой, небрежно одетой и всегда чем-то недовольной. По утрам девчонка без стука входила в их с Зоей спальню, бесцеремонно залезала под одеяло и расталкивала мать:

– Мама, вставай. Я кушать хочу!

– А гимнастику сделала?

– Сделала!

– Молодец. Теперь иди к себе, не мешай нам с папой Жорой одеваться.

Жорика злило, что его называют папой.

– Сколько раз повторять, не называй меня так! Я не смогу стать отцом чужому ребёнку.

– Жорик! Что ты такое говоришь, какая же она чужая? Она моя дочь.

– Для меня она чужая. У нас с тобой будут свои дети, свой дом и своя жизнь. А у неё будет своя. Я же не предлагаю выгнать её на улицу. Отвези её в приют при монастыре, я узнавал, есть такой, на Сонинском озере. Ох, и красивые места! И православная гимназия при монастыре. Выучится, вырастет… Была гимнастка, а будет гимназистка, – ухмыльнулся Жорик, которому не хотелось платить за Аринины занятия гимнастикой.